— А что еще я должна думать? — огрызнулась Катрин и отвернулась к окну, начав недовольно — излишне неуклюже и дёргано — заплетать волосы в небрежную косу. — Как портовая девка, право-слово, — ворчала она себе под нос, игнорируя приближающиеся шаги за спиной. — Повеселила капитана, и прочь с корабля, пока морской дьявол не прогневался. Женщина на борту не к добру, это все знают.
Джеймс остановился у нее за спиной и положил ладони на обиженные вздрагивающие плечи, проведя пальцами по тонким рукавам рубашки. Его рубашки, которую Катрин так и не вернула, ничуть не смущаясь тому, что рубашка была заметно ей велика и приходилось подворачивать рукава с широкими накрахмаленными манжетами.
— А не ты ли однажды сказала, что немного смыслишь в управлении кораблем и в жизни не держала в руках шпаги? Я не позволю тебе рисковать. Если не ради тебя самой, то ради твоего ребенка.
Катрин обернулась через плечо, и ее губы сложились в недовольную гримасу. Слёз в прозрачных зеленых глазах не было — одно лишь возмущение.
Ты вздумал манипулировать мной? Ты думаешь, я позволю?
— А еще, если помнишь, я сказала, что не хочу смотреть, как ты рискуешь жизнью. Я не знаю, что ты подумал обо мне, но я не из тех женщин, что рукоплещут в первых рядах, когда их мужчины сражаются насмерть, — она опустила ресницы и закончила почти шепотом. — Даже если я не вправе говорить так о тебе. И я могу помочь. Я хочу тебе помочь. Я не смогу сидеть в этой проклятой шлюпке и слушать пальбу из пушек, словно какая-то… словно…
Джеймс опустил левую руку, обнимая ее поперек талии и крепко прижимая к себе. Катрин не отстранилась, но осеклась на середине фразы, так и не сумев подобрать верное — по ее мнению — слово, и напряглась на мгновение, словно этот жест показался ей… затишьем перед бурей.
— Я знаю, ты меня не любишь, — сказала Катрин с едва уловимой горечью в голосе, не отводя взгляда от его лица, и у Джеймса невольно дернулся уголок губ. — Что?
Ты хотел этого. Я сыграла на том, что ты мужчина, но ты хотел этого, не отрицай.
Хотел. И гораздо большего, чем она могла бы предложить, если бы попыталась лишь провести чересчур доверчивого офицера.
— Разве я хоть раз говорил, что не люблю?
Зеленые глаза вспыхнули золотистыми искрами, словно поймав яркий солнечный луч, но он продолжил, зная, что эти искры померкнут в одно мгновение.
— Дело не в любви, Катрин. А в том, что я по-прежнему не могу тебе доверять.
Она едва слышно вздохнула и опустила глаза на пустой — не считая пистолетов, кувшина с водой и чернильницы с пером — стол, прежде чем ответить:
— Кто я, по-твоему? Какая-то… пиратка, готовая на любую подлость ради наживы?
— Нет. Но разве не ты говорила, что если тебе придется выбирать между тысячей голландцев и тысячей французов, то ты выберешь французов? И что изменится, если вместо голландцев будут англичане? Ты служишь своему королю, а я — своему. Рано или поздно это приведет нас… Что ж, повезет, если не на виселицу.
Мы ходим по самому краю брошенной через фальшборт доски, привязав к ногам пушечное ядро. Один неосторожный шаг, и мы оба утонем в этом водовороте клятв перед королями, которые даже не помнят наших имен, и схваток на море и на суше ради людей, которые даже не знают о том, что мы существуем. Глупая выйдет история.
— Джеймс, — выдохнула Катрин, приоткрыв губы и сжимая в пальцах белый лацкан на его мундире. Теперь она действительно пыталась манипулировать.
Она готова даже идти в новый бой против пиратов, чтобы заслужить это доверие, которое… Нужно ей для чего? Нужно ей или нужно Франции? И готова ли она сама доверять мужчине, который в любое мгновение может предать ее ради английской короны. Он бы не посмел даже думать о подобном — если только она сама не решит превратить их из любовников во врагов, — но она ведь этого не знает.
— Иди в шлюпку, Катрин. Или тебя свяжут по рукам и ногам и усадят в нее насильно. Потому что я не хочу, чтобы мой ребенок остался без матери.
Катрин закусила губу и вывернулась из его рук, обиженно вздернув подбородок.
— В шлюпку, мадам, — повторил Джеймс, и она порывисто схватила со стола ремни с пистолетами, наверняка вновь пожалев в мыслях, что так и не успела их зарядить.
— Как вам будет угодно, капитан.
Обернулась Катрин лишь раз: перед тем, как принять поданную ей руку и сойти в шлюпку. И подарила ему взгляд, который больше подходил жене, провожавшей мужа в опасное плавание. Взгляд, одновременно с этим говоривший «Если что-то случится… я не прощу».
Женщины, подумал Джеймс, поворачиваясь спиной к фальшборту, за которым скрылась шлюпка, и скомандовал:
— Идем на сближение.
Если капитан второго корабля достаточно умен — и действительно пират, — то покорно спустит паруса, ляжет в дрейф и притворится обыкновенным торговцем. Или, что еще хуже, достанет из-за пазухи каперское свидетельство. При таком, весьма неприятном и совершенно нежелательном раскладе предъявить ему в ответ будет нечего. Если подданный английского короля — судя по поднятому сине-красному флагу — потопил судно подданных короля французского, то его еще мог бы призвать к ответу французский военный корабль. Если вообще пожелал бы связываться с приватирами* и их защитой в лице целого государства. Английскому же кораблю при таком раскладе следовало отсалютовать более удачливому соотечественнику и продолжить свой путь на север, к островам Сент-Кристофер и Невис.
Но к чему бы приватиру поднимать пиратский флаг перед нападением? Ради устрашения? Возможно, но пиратство, в отличие от каперства, каралось виселицей. Стоило ли так рисковать? Да и корабли каперы предпочитали иного толка: быстрые, маневренные, с низкими бортами и парусным вооружением, казавшимся едва ли не втрое больше самого корабля. Зрелище, пожалуй, было даже комичное, но капитаны подобных судов не задумывались о том, как их корабли выглядят со стороны. Скорость и возможность брать на борт до двух сотен человек разом ценились куда больше неказистого внешнего вида. Это же суденышко больше походило на торговое, усиленное фальконетами* на верхней палубе и от силы двумя дюжинами пушек на средней.
— Это они, — убежденно заявил месье де Бланшар, едва взглянув на корабль в подзорную трубу. Мгновенно поверить этим словам было бы глупо — как знать, не пытается ли месье выместить свой гнев на первом попавшемся английском корабле? — но суета на верхней палубе выглядела подозрительно. С чего бы добропорядочным англичанам так нервничать при виде линейного корабля под флагом их же короля?
— Как думаешь, уберут паруса или нет? — поинтересовался Фрэнсис вполголоса и добавил, вспомнив о субординации. — Капитан.
— Стрелять по нам было бы глупо, — ответил Джеймс. Двадцать с чем-то пушек против девяноста — бой при таком раскладе закончится в считанные минуты.
— Сдаваться без боя тоже. Если они те, кого мы ищем.
— Но они не знают, что мы их ищем.
— Резонно, — согласился Фрэнсис. — Разговор с капитаном будет забавный, я полагаю.
Если этому разговору суждено состояться, подумал Джеймс, не отводя взгляда от реющего на ветру английского флага. Чтобы не оборачиваться на оставшуюся позади шлюпку.
— Пушки по левому борту держать готовыми к бою.
Чтобы, получив приказ атаковать, не тратить драгоценные мгновения на бессмысленную беготню по палубе, а зарядить орудия и дать залп со всех деков разом. Прежде, чем противник успеет сориентироваться и повредить хотя бы одну щепку на борту «Разящего».
— Хм, — сказал Фрэнсис, едва сероватые паруса идущего впереди корабля пришли в движение, начав подниматься к реям. — Полагаю, в этот раз мы обойдемся без пушечной пальбы.
У них нет другого выбора, подумал Джеймс, прежде чем отдать приказ подойти вплотную и протянуть между двумя фальшбортами — одним заметно ниже второго — длинную деревянную сходню. Добропорядочным купцам нечего скрывать от своих же военных, а пиратам действительно не оставалось ничего иного, кроме как притвориться вдвое добропорядочнее обыкновенных торговцев. Но капитан этого суденышка уж слишком старался.