Глупо было отрицать, что в этих словах крылась затаенная гордость — а какому мужчине не понравилась бы мысль о том, что его возлюбленная была желанна и совершенно недоступна для менее удачливого соперника? — но Катрин — во всяком случае, та Катрин, которую знал он, — не повела бы себя жестоко с обыкновенным соседом-плантатором. По крайней мере, без существенной на то причины.
— Может быть, — туманно ответил губернатор. — Может быть. Но так или иначе… мадемуазель оказалась отнюдь не так проста и вскоре спуталась с отцом своего неудавшегося жениха. Видно, он показался ей более подходящей партией.
Без сомнения. Ведь именно об этом думает молодая девушка, похоронившая обоих родителей, да еще и первой увидевшая застрелившегося отца. Можно было часами рассуждать на тему женской готовности на что угодно, лишь бы удачно выйти замуж, но Катрин при всем ее стремлении выглядеть рассудительной и опасной в действительности была опасна своей привычкой без раздумий бросаться в омут. Даже если она старалась придерживаться какого-то плана поначалу, то рано или поздно ситуация всё равно выходила из-под ее контроля. Спонтанно попросить помощи у офицера английского флота, спонтанно спустить курок и заставить окружающих задаться полудюжиной вопросов, которые вполне могут привести к еще большим неприятностям, спонтанно прийти в каюту всё того же офицера, потому что ей кажется, будто она обязана объяснить, и она даже не задумывается о том, что вновь бросается в омут… Там, где он руководствовался разумом и лишь разум толкал его на то, чтобы устроить ей настоящий допрос с пристрастием, Катрин отвечала чистыми, неприкрытыми и толикой размышлений эмоциями. Столкнувшись со страшной смертью отца и наводнившими дом кредиторами, она бы не сумела просчитать сложившуюся партию даже на несколько ходов вперед.
Половина Мартиники, впрочем, полагала иначе — судя по некоторым обмолвкам губернатора — и подозревала мадам Деланнуа не только в постоянном скандальном поведении, но и в не самых подходящих молодой женщине наклонностях. Вспомнить хотя ее мужа, бывшего старше Катрин по меньшей мере лет на тридцать. Да и якобы роман с еще одним стариком, тоже годившимся ей в отцы. О существовании весьма молодого любовника, очевидно, мало кто-то догадывался, а потому на мадам разве что не указывали пальцами и при любом удобном случае принимались гадать, сколько же лет было отцу ее ребенка. Ставили по большей части, что не меньше сорока пяти.
Сама Катрин, впрочем, относилась ко всеобщему осуждению с удивительной беспечностью, взбегала по лестнице с девчоночьей порывистостью, а улыбалась и вовсе как радующийся абсолютно всему на свете ребенок.
— Капитан, — по счастью, в тот момент его оставили наедине с собственными мыслями, но Катрин, верно, не заметила бы еще чьего-то присутствия, даже если бы в комнате находилось еще с полдюжины мужчин. — Меня просили передать, что вас ожидают на ужин сегодня в шесть часов. И отказ не принимается.
Вид у нее был до того сияющий, что Джеймсу стало крайне совестно начинать задуманный и постоянно прокручиваемый теперь в голове разговор. Катрин почувствовала — должно быть, поняла по глазам, — и ее улыбка медленно померкла, сменившись настороженным выражением.
— Что?
В сочетании с убранными в тугой гладкий узел волосами эта настороженность сделала ее похожей на девочку-подростка, примерившую слишком темное платье с материнского плеча и теперь пытавшуюся сойти за взрослую женщину.
— Ты не говорила, что твой отец застрелился.
Разом побелевшее лицо застыло фарфоровой маской, и только глаза распахнулись еще шире, словно она увидела в этом вопросе какой-то подтекст, которого сам Джеймс и не думал вкладывать.
— Да кто вообще говорит о таких вещах? Не знаю, в чем ты меня подозреваешь, но я тебе не лгала. Я просто… я… вправе не рассказывать обо всем на свете.
Тем более, мужчине, с которым она тогда провела всего одну ночь и даже не думала о второй. Не то, что о каком-то доверии. Хотя бы о его подобии. Если подумать, Катрин и так рисковала получить в ответ одно лишь осуждение, когда поведала ему о причинах своего замужества. Неудивительно, что она не захотела говорить об отце.
— Я подозреваю не тебя.
— А кого? — спросила Катрин почти свистящим шепотом. — Кто вообще тебе об этом сказал?
— Губернатор. А заодно о некоторых спорах из-за плантации и одном неудачном сватовстве. Ты не думала о том, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд? А если… это было убийство?
— Не всё… так просто? — повторила Катрин с почти истерическим смешком и даже отступила на шаг назад к распахнутой во всю ширь двери. — Если мне что и кажется, так это, что ты не слишком сознаешь, о чем вообще идет речь.
— Отчего же? Я-то как раз таки сознаю. И мне трудно представить себе мужчину, который мог оставить без защиты четырех дочерей, старшей из которых не было и семнадцати.
— Ошибаешься, — ответила Катрин дрожащими губами, но без тени злости в голосе. — Так бывает, Джеймс. Люди теряют близких, а вместе с ними и волю к жизни. И никакие дочери, будь их хоть десять, уже не могут ее вернуть, только и всего.
— И кто, позволь спросить, вложил эту мысль тебе в голову?
Катрин дернула головой, словно пыталась уклониться от померещившегося удара, и в ее голосе вновь прорезались истеричные нотки.
— Да почему кто-то должен был ее вложить?!
— Прости, но я сомневаюсь, что она твоя. По мне, так последнее, о чем будет думать брошенная на произвол судьбы женщина, — это о том, что «так бывает». В то время, как для твоих соседей всё складывалось на удивление удачно, разве нет? Твой отец, отказывавшийся продавать им плантацию, мертв, и даже его дочери не сомневаются в том, что это было самоубийство, ты изнасилована и опозорена, да еще и с ребенком, который уж точно сломает то немногое, что еще оставалось от твоей прежней жизни, так что и ты вполне можешь от горя наложить на себя руки, а поскольку ты старшая из сестер… Не знаю, сколько было следующей по старшинству, но полагаю, ее бы легко запугали. И тогда она бы даже не продала, а попросту подарила эту несчастную плантацию. Я знаю, прошло уже десять лет, но если есть хоть малейшая возможность вывести на чистую воду мерзавца, причинившего тебе столько боли, то почему бы не попытаться?
Катрин промолчала, глядя на него так, словно видела впервые в жизни. И не слышала — а если и услышала, то не поняла — ни единого его слова.
— Катрин. Ты же понимаешь, что если я прав, то…
Она попятилась, когда он поднялся, и ответила не сразу. Не совладала поначалу с дрожащими губами и вдруг блеснувшими в зеленых глазах слезами.
— Единственный, кто сейчас причиняет мне боль, — это ты.
— Катрин, — повторил Джеймс, и она закрыла исказившееся лицо руками, безрезультатно пытаясь сдержать жалобный всхлип. Но не отстранилась, позволив прижать к себе, уткнулась лицом ему в плечо, стискивая в пальцах лацканы мундира, и бессильно разрыдалась.
Вот и поговорили. Потому что вы, капитан, совершенно забыли, как разговаривать с кем-то за пределами своего корабля или тюремной камеры в Порт-Ройале. И кто здесь, спрашивается, мерзавец?
— Прости.
Под пальцами скользнул гладкий узел темных волос, когда она судорожно дернула головой, но рыдания, казалось, стали лишь громче и отчаяннее. Вот только… оставить этого так тоже не получалось. Что-то в этой истории по-прежнему казалось неправильным.
— Расскажи мне. Расскажи обо всем. Просто позволь мне в этом разобраться.
Потому что если я прав… То пираты покажутся им меньшим из зол.
========== X ==========
Маленький желтый огонек в лампе-фонаре с железным каркасом и мутноватыми стеклянными стенками дрожал в такт неторопливо покачивающемуся в волнах и на якоре кораблю. Скрипели доски — будто стены каюты переговаривались между собой, жалуясь на сырость от лижущих борта волн и гудящий среди мачт ветер, — скребло по пергаменту белое, заостренное на конце перо, и в черных чернилах изредка вспыхивала на свету красноватая искра. За спиной шуршали неторопливо перелистываемые страницы книги, раз за разом доносился печальный вздох, но заговорила Катрин, лишь когда за прямоугольными кормовыми окнами поднялась бледная четвертинка луны.