— Капитан, вы заставляете даму скучать. Разве так полагается вести себя джентльмену?
— Мадам, у вас есть своя каюта.
Книга закрылась с негромким хлопком, и доски заскрипели вновь. Под босыми ногами, выглядывающими из-под тонкого белоснежного подола ночной рубашки. На плечо упали кольца длинных каштановых волос, и Катрин склонилась к самому его уху, заговорив вкрадчивым шепотом. Кожу защекотало теплым дыханием.
— И что же мне делать в той каюте?
Правильным было бы напомнить даме о приличиях, но от одной мысли о том, как близко были ее губы, по телу прошла нешуточная дрожь и медленно замерла где-то внутри, заставив даже закрыть глаза. Над ухом раздался негромкий смешок, и кожу защекотало вновь. Корабельный журнал захлопнулся чересчур резко, наверняка смазав недописанное слово.
— Да мне неинтересно, что ты там пишешь, — отмахнулась Катрин, кладя руку ему на плечо и скользя пальцами вниз по рукаву рубашки. — Иди ко мне, — пробормотала она все тем же вкрадчивым тоном и придвинулась еще ближе, ведя губами по его щеке. Обняла и второй рукой, нащупав пуговицы жилета, и принялась их расстегивать. Дышала она при этом так прерывисто, словно пробежала по меньшей мере милю, не останавливаясь, и едва ли не рвала нитки, на которые эти пуговицы были пришиты. А затем потянула его за собой из кресла, взяв за руку и изящно повернувшись на мысках. Ее белый силуэт с рассыпанными по плечам кольцами темных волос будто мерцал в полумраке, завораживая — и в самом деле сирена, а не женщина, обольстительное и безжалостное порождение моря, — и мгновенно приковывая взгляд к линиям тела под тонкой тканью. Доски проскрипели вновь — жилет и шейный платок остались на полу двумя белыми пятнами, — Катрин откинулась на спину и подняла руки в опавших к локтям рукавах с кружевными манжетами, обняв его за плечи. Опустила ресницы, словно ее смущал внимательный, изучающий ее лицо взгляд, и подняла уголок губ в тонкой улыбке, когда Джеймс провел пальцами по ее щеке и откинул волосы с длинной шеи, волнами разметавшиеся по подушке. Темные ресницы затрепетали от прикосновения его пальцев к раскрывшимся в ответ губам, и Катрин попросила едва слышным голосом:
— Поцелуй меня.
Рука скользнула вниз, к прерывисто вздымающейся под тонкой тканью груди, и поцелуй вышел судорожным. Катрин запрокинула голову, выгибаясь навстречу его руке, вздохнула от прикосновения к животу и вздрогнула, почувствовав, как длинный подол заскользил вверх по ногам. Ухватилась рукой за изголовье кровати и зажмурилась, кусая губы, постанывая и выгибаясь вновь. Горячая, соленая, с каждым мгновением вздрагивающая всё сильнее. Задыхающаяся, всхлипывающая, стонущая прерывисто и почти отчаянно и мечущаяся по постели, пока у нее наконец не вырвался последний, протяжный и гортанный стон и она не обмякла, бессильно хватая ртом воздух. Вздрогнула вновь, когда он прижался щекой к ее обнаженному бедру, глядя на нее сквозь ресницы, и вздохнула глубоко и размеренно, восстанавливая сбившееся дыхание. Хотя, признаться, вид бурно вздымающейся груди под невесомой белой тканью нравился ему куда больше.
Шевельнулась Катрин, лишь когда сумела отдышаться. Приподнялась на локте, уронив на грудь пару длинных темных прядей, и протянула руку, цепко ухватив его за ворот рубашки.
— Иди ко мне.
Свечной огарок в стоящей на столе лампе оплавился вдвое к тому моменту, когда она наконец откинулась на подушку рядом с ним и спросила, облизнув губы:
— Сколько их было?
— М-м-м?
Говорить не хотелось. Ничего, пожалуй, не хотелось, кроме как лежать, слушая ленивый плеск волн за кормой, чувствуя тепло льнущего к нему тела и не думая ни о пиратах, ни о прочих… неприятностях, сопровождавших их едва ли не с самой первой встречи в доме губернатора.
— Женщин, — уточнила Катрин, перевернувшись на бок, и поднырнула ему под руку. — Кроме меня.
— Несколько.
— О, какая скрытность, — съехидничала она, пристраивая голову у него на груди. — И скольких из них ты любил?
— Двух.
— Расскажи, — попросила Катрин, блаженно жмурясь, словно кошка, от того, как он начал перебирать ее спутавшиеся волосы, мгновенно увязая пальцами в каштановых завитках. — Кем была первая?
— Моей кузиной. Мне было десять, ей — пятнадцать, она смотрела на всё сквозь веер и говорила, что я невоспитанный хам и грубиян, которому не место в приличном обществе, поскольку я никогда не повзрослею.
— Фу, как грубо, — притворно наморщила нос Катрин, наверняка в красках представив себе молоденькую высокомерную девицу с презрительно поджатыми губами и постукивающим по руке веером. — И что же с ней стало?
— Ничего выдающегося. Через пару лет она вышла замуж за какого-то напыщенного офицера и уехала из Лондона. Мое сердце было разбито.
— Бедняжка, — фальшиво посочувствовала Катрин, кажется, ими обоим разом и получила в ответ скептичный взгляд сквозь ресницы. — А вторая?
— О, это ужасная женщина, — в тон ей ответил Джеймс, понизив голос до драматичного шепота. — Безрассудная авантюристка, высмеивающая всех и каждого, вмешивающаяся во все мало-мальски серьезные дела Карибского моря, да еще и стреляющая так, что мужчине и не снилось. Поразительное вольнодумство! Моветон, не побоюсь этого слова!
— Ах ты негодяй! — зашипела Катрин, возмущенно вскинув брови от такого сомнительного комплимента, и бросилась его душить. Вернее, попыталась. После недолгой — со сдавленным смехом и писком — борьбы ее прижали к постели и принялись целовать, не обращая внимания на притворное фырканье. Возмущалась она, впрочем, тоже недолго. Стоило погладить пальцами шею и прихватить губами мочку уха, как Катрин мгновенно сомлела, запрокинув голову и опустив подрагивающие ресницы. И вновь обиженно наморщила нос, когда Джеймс отстранился и положил голову на подушку рядом с ней. Но раз уж зашел разговор о прежних увлечениях…
— Ничего рассказать не хочешь?
— Да нечего там рассказывать, — отмахнулась Катрин, придвигаясь вплотную и упрямо не открывая глаза.
— Неужели? То-то ходят слухи, что бедолага до сих пор напивается до беспамятства после каждой встречи с тобой.
— Чушь, — фыркнула Катрин, зажмурилась еще крепче от поцелуя в лоб, и спрятала лицо у него на груди, продолжив глухим голосом. — Этот, как ты выразился, бедолага напивается с тех самых пор, как впервые попробовал вино. А я всего лишь сказала, что никогда не выйду за дурака, считающего, будто я должна упасть к его ногам и благодарить небеса за такую милость лишь потому, что он два часа напролет говорил о том, как будет управлять плантациями его и моего отца. Ах да, еще он сподобился назвать меня красивой. Пару раз, не больше. Остальные мои качества его и вовсе не интересовали. Какая галантность, подумать только! Да за такого кавалера должны передраться все незамужние женщины Испанского Мэйна!
— Какое-то у вас, мадам, странное представление о галантности, — заметил Джеймс, вновь начав перебирать ее волосы, рассыпанные по обнаженной спине и плечу. — Я, помнится, и этого не говорил.
Во всяком случае до того, как она явилась к нему в каюту.
— Ты, помнится, — в тон ему ответила Катрин, — в драку бросаешься, не раздумывая, словно ты не офицер, а обыкновенный матрос. Причем не слишком трезвый. Я, знаешь ли, боюсь отпускать тебя в море. Ты же при первом удобном случае сцепишься с пиратами и будешь сражаться с ними до полного поражения. И не факт, что чужого. А уж если в деле замешана дама, то дело и вовсе окончится парой потопленных кораблей. Скажешь, я не права?
— Об этом, мадам, можете не беспокоиться. Сдается мне, это конкретное плаванье закончится тем, что «Разящий» просидит пару месяцев на своих говяжьих костях и я вернусь в Порт-Ройал, посыпая голову пеплом в знак раскаяния.