А вот услышать такое от него я никак не ожидала.
— Что?
— Я больше не буду говорить об этом здесь. Это небезопасно. Я могу всё объяснить должным образом в более приватной обстановке.
— Да, ну, этого не произойдёт. Если тебе есть что сказать, говори это сейчас.
— Пожалуйста, — шепчет он. — Я не могу рисковать тем, что кто-то подслушает.
— Тут больше никого нет, — говорю я. — Только ты и я.
Он качает головой.
— Чего ты боишься?
— Я бы предпочёл не говорить. Не здесь.
— Ты не даешь мне много поводов для размышлений, Брайтоншир.
Я закатываю глаза. Я не могу поверить, что вообще потакаю этому сумасшедшему.
— Почему я должна тебе доверять?
Он неуверенно тянет ко мне руку, его пальцы тянутся, пока не переплетаются с моими. Горячие искры пробегают по костяшкам моих пальцев, вверх по руке и вниз по позвоночнику. Мой желудок сжимается, когда я смотрю на его руку. Рука, которая, по сути, была положена в гроб вместе с остальными частями его тела более двухсот лет назад и не должна была быть здесь, пересеклась с моей.
Он выдерживает мой взгляд.
— Доверие — это не просто. Это не то, что можно купить или заработать в течение нескольких мгновений после встречи друг с другом. Но я обещаю тебе, если ты позволишь мне пройти в твоё время, я сделаю всё, о чём ты меня попросишь. Я буду следовать твоим приказам и буду там, где ты хочешь, чтобы я был, и скажу то, что ты хочешь услышать от меня. Если я когда-нибудь переступлю черту или дам тебе хоть малейший повод усомниться в моих намерениях, тебе нужно просто приказать мне вернуться в лес, и я уйду.
— Просто так?
Он кивнул.
Мои губы растягиваются в полуулыбке.
— В это трудно поверить, учитывая твой послужной список.
Он не улыбается в ответ.
— Клянусь жизнями моих родителей, я не подведу тебя, — он крепче сжимает мою руку. — Мне нужно знать, что с ними случилось. Мне нужно… — он сглатывает. — Мне нужно знать, можно ли их спасти.
И этим единственным заявлением он открывает самую глубокую тайну моего сердца. Вера в то, что я всё ещё могу спасти своего отца, несмотря на то, что все говорят мне, что это невозможно. Я вижу то же желание в его глазах. Интересно, говорили ли ему другие, что это бесполезно, тоже?
— Поверить не могу, что я это делаю, — говорю я после минутной паузы, во время которой я думаю о причинах, по которым не должна этого делать, и отбрасываю их в сторону, и всё потому, что одна мысль продолжает подниматься над ними: Если есть шанс, что папа связан с этим, если я смогу наконец-то выяснить, что с ним случилось, разве я не обязана попытаться ради себя и своей мамы?
Я тяжело выдыхаю.
— Ты должен делать всё, что я говорю, без лишних вопросов. Начиная с моего дневного патрулирования. Ты должен оставаться рядом со мной и не создавать никаких проблем, понял? Потом я незаметно проведу тебя в свой дом, и ты мне всё расскажешь. Если я тебе не верю или мне не нравится то, что ты говоришь, я приведу тебя прямо сюда, и ты больше никогда не будешь врываться в мой лес. Тебя это устраивает?
Замешательство искажает его лицо.
— Хорошо?
— Это значит: «Мы заключили сделку?»
— Да, — говорит он, протягивая руку. — Мы заключили сделку.
Я изгибаю бровь.
— Постарайся не отставать.
Мы начинаем спускаться по тропинке, углубляясь в лес.
После нескольких минут напряженной тишины, во время которой я отвлечённо слышу его шаги рядом со своими, я задаю вопрос:
— Ты знаешь, что это опасно, то, что мы делаем? Если совет узнает, мы покойники. Как в гробах на глубине двух метров, и черви шевелятся между нашими разлагающимися пальцами ног.
— Боюсь, потребуется довольно много времени, чтобы привыкнуть к вашему необычному жаргону.
Я пристально смотрю на него.
— Да, я знаю, — тихо говорит он. — И всё же оно того стоит.
Я думаю о папе, который ждёт, когда я его спасу. Думаю о маме, которая ждёт, когда я вернусь домой к обеду, жалея, что не может поставить на стол третью тарелку. Я думаю о себе, обо всех тех временах, когда хотела, чтобы папа был всё ещё здесь, чтобы закончить мои уроки. Чтобы дать мне некого рода одобрение и помочь мне почувствовать, что я действительно знаю, что делаю. Просто… быть отцом.
— Да, — говорю я. — Так и есть.
* * *
Маленькая девочка свернулась калачиком на тропинке. Её платье персикового цвета испачкано грязью, а волосы выпали из инкрустированных жемчугом гребней. На её руках кровь, тонкие царапины тянутся от плеч к запястьям. Сначала я думаю, что она, вероятно, забрела в заросли ежевики, но потом она проводит кистями вверх по рукам. Кровь покрывает полумесяцы её ногтей. Она впивается ими в свою плоть и тянет вниз, глядя на деревья, которых больше не видит.