Я знаю, что должна остановиться. Мама не любит говорить о папе, особенно о том, что касается его и леса. Но мне нужно знать.
— Мама, — я кладу свою руку поверх её. — Это важно.
Она колеблется.
— У него действительно был один, — говорит она, — давным-давно. Когда мы только поженились, он брал его с собой, куда бы ни отправлялся. Но потом, с годами, я стала видеть его всё реже и реже, а потом больше никогда не видела.
— Ты помнишь, когда в последний раз видела его с ним?
Она качает головой.
— Ты была маленькой, может быть, малышкой, когда он начал появляться реже, но в последний раз? Должно быть, это было примерно в то время, когда ты начала свои уроки.
— Ты знаешь, почему он перестал писать в нём?
— Нет, я не знаю.
— Но…
Она хлопает ладонью по столу.
— Ты видела, каким он был, Винтер. Как ты думаешь, почему он перестал писать в нём?
Я смотрю на неё, потеряв дар речи.
Она берёт свою тарелку и бросает её в кухонную раковину. Её пальцы сжимаются вокруг стойки, плечи трясутся.
— Мама, — мой голос звучит хрипло и ужасно. — Я не хотела…
— Я знаю, — она вытирает тыльной стороной ладони глаза. — Просто… просто иди наверх, хорошо? Мне нужна секунда.
Я сглатываю.
— Мама…
— Винтер, пожалуйста.
Я встаю из-за стола. Я беру остатки хлеба из корзины, но она этого не замечает. Я поднимаюсь в свою комнату, тихо закрывая за собой дверь.
ГЛАВА XXII
Пока мама моет посуду, я достаю из её шкафа пару старых отцовских джинсов и зелёный свитер крупной вязки, сдвигаю плечики вместе, чтобы скрыть оставленные прорехи. Когда я тихо закрываю за собой мамину дверь, перекинув одежду через руку, мне приходит сообщение от Мер.
«Я здесь. Где ты?»
«Скоро буду», отвечаю я, прислоняясь к выцветшим голубым обоям. «Собираюсь».
Когда я открываю дверь, я нахожу Генри, сидящего на краю моей кровати и листающего альбом с вырезками из прошлого лета, который Мер сделала для меня в качестве подарка на возвращение в школу. Он останавливается на моей фотографии, сделанной на вечеринке её родителей по случаю Четвертого июля. На мне шорты и винтажный топ на бретельках в горошек. Моя кожа загорелая, голая. Он откидывает волосы назад, его губы приоткрываются, когда он смотрит на мой летний образ. Поток дыхания вырывается из его рта с тихим свистом. Это напоминает мне об одном мамином друге-археологе, которого я видела на выставке древней керамики в кампусе, о том, как он смотрел на артефакты, как будто они были слишком прекрасны, чтобы существовать на самом деле.
Я прочищаю горло.
Генри подпрыгивает, роняя альбом на пол. Он прижимает руку к груди.
— Ты напугала меня.
Я ухмыляюсь, но ухмылка хрупкая. Мои ладони слишком потные, а желудок слишком мутит, чтобы это было чем-то большим, чем эфемерным.
— Вот, — говорю я, протягивая ему одежду. — Это поможет тебе вписаться.
Он берёт джинсы и проводит большими пальцами по джинсовой ткани.
— Это бриджи?
Я киваю.
— Надеюсь, они достаточно длинные.
Я думаю, они должны подойти. Генри примерно того же роста, что и мой отец. А вот свитер вызывает больше беспокойства. У Генри узкая талия, как у папы, но грудь широкая, а на плечах можно носить подносы с обедом. Что-то подсказывает мне, что у него гораздо больше физической нагрузки, чем я ожидала бы от сына барона.
— Они слишком широки в ноге.
— Такими они должны быть.
— Разве люди твоего времени не находят их громоздкими? Разве это не мешает их ремеслу?
— Ну, мужчины моего времени, которые в твоём возрасте, обычно ещё не имеют профессии. Они просто ходят в школу, и весь день сидят за партами и, я не знаю, говорят о спорте и сиськах за жареными сырными палочками за обедом.
— Сиськах?
— Неважно. Суть в том, что это то, что мы носим в моё время, и если я собираюсь отвести тебя к костру, где ты будешь окружен толпой подростков, которые за милю чувствуют запах «другого», ты наденешь то, что я тебе скажу. Понял?
Он ухмыляется.
— Как пожелаете, миледи. Я к вашим услугам.
Вот если бы только все мужчины смотрели на это так.
Он пристально смотрит на меня. Я смотрю на него в ответ. Он крутит пальцем, как я делала раньше, и говорит:
— Отвернись.
— Ой.
Жар приливает к моим щекам, и я поворачиваюсь к нему спиной.
— Правильно.
Раздаётся много неуклюжих звуков, сопровождаемых проклятиями, которые он бормочет себе под нос. Я ловлю его тень на стене от моей настольной лампы, когда он пытается натянуть свитер, и мне приходится прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Но когда его тень начинает снимать штаны, смех замирает у меня в горле, и я крепко зажмуриваюсь, моё сердце бьётся быстрее.