— Я могу это сделать.
Все поворачиваются ко мне.
— Я могу подойти достаточно близко, — говорю я.
Генри качает головой.
— Нет.
— Это не обсуждается.
— Чёрт возьми, это не так, — говорит Генри.
Я выгибаю бровь, глядя на него. Генри с вызовом смотрит на меня в ответ.
— Он больше никого не подпускает близко, — говорю я. — У него нет причин доверять кому-либо из вас, но он… он питает слабость ко мне. Если я смогу убедить его, что решила присоединиться к нему, он позволит мне подойти достаточно близко, и тогда, если я смогу застать его врасплох, если он сможет отвлечься хотя бы на секунду, я могу… — я закрываю глаза. — Я могу убить его.
В комнате тихо.
Албан прочищает горло.
— Ты уверена, что способна на такое?
— Он убил моего отца.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Да, — говорю я, мой голос звучит жестко, мёртво. — Уверена.
Албан изучает меня. Затем он кивает, ударяет молотком и говорит:
— Очень хорошо. Все поддерживают этот план?
Все, кроме Генри, поднимают руки.
— Кто против?
Генри поднимает руку.
Албан говорит:
— Решение принято единогласно. Итак, страж Пэриш, что именно у тебя на уме?
ГЛАВА XLIII
Мы с Селией переходим в лес, в то время как остальные ждут ещё несколько минут, прежде чем занимают свои позиции. Я протягиваю Селии нож моего отца. Она держит его в одной руке, а другой прикасается к чёрному, зараженному стволу дерева. Я с изумлением наблюдаю, как болезнь медленно вытекает из дерева, окрашивая лезвие моего ножа в чёрный цвет, подобно полированному обсидиану.
— Вот, — говорит Селия, возвращая нож. — Этого должно быть более чем достаточно.
Этот процесс уже обсуждался в штаб-квартире. Сначала Селия хотела как можно быстрее полностью избавить лес от болезни, но я высказала мнение, что Джо заподозрит неладное, если лес вдруг снова станет здоровым на сто процентов, и поэтому с лечением леса придётся подождать. «Кроме того, в том, чтобы подержать лес немного дольше в таком состоянии, есть свои преимущества», — думаю я, держа в ладони монету.
Селия прячется в тени, шепча:
— Помни, дорогая, мы будем прямо за тобой.
Я знаю, что должна думать о миллионе вещей, пока иду по лесу, мои ботинки увязают в песчаной грязи, которая когда-то была сухой тропинкой. Я знаю, что должна бороться сама с собой за то, что я собираюсь сделать, за то, как это безвозвратно изменит меня — разве не так должно быть, убивая кого-то? Разве я не должна что-то чувствовать? — но всё, о чём я могу думать, это о маме.
Теперь я жалею, что не сказала ей, что я делаю. Конечно, она бы не позволила мне выйти из дома, и мы бы сильно поссорились; и я бы всё равно выбежала, и она, вероятно, последовала бы за мной, что привело бы к ещё большему замешательству и подвергло её жизнь опасности; но эгоистично, по-детски, я хочу в этот момент, чтобы мама знала, где я, что делаю. Знала, что я люблю её и что не хочу оставлять её.
Это мой самый большой страх, когда я иду к месту, где, как мне подсказывает инстинкт, Джо ждёт меня. Я боюсь, что умру здесь, как и папа, и Джо скажет моей маме, что я сошла с тропинки, как и папа. Что она никогда не узнает, что на самом деле случилось со мной. Что она сведёт себя с ума от незнания.
Может быть, именно поэтому я так оцепенела, потому что на самом деле у меня нет выбора. Эта судьба была уготована мне, и единственный способ добраться домой до единственного человека в мире, который нуждается во мне больше всего на свете, это не потерять самообладания.
Джо стоит на той же поляне, на которой я стояла всего несколько дней назад, когда пыталась сойти с тропинки. Его сторонники выстроились позади него, их клинки сверкают в лучах полуденного солнца.
Джо выгибает бровь.
— Где все?
«Дыши, — говорю я себе. — Верь всему, что ты собираешься сказать, чтобы он тоже в это поверил».
— В штаб-квартире совета, — отвечаю я. — Я оставила их позади.
— Пришла сразиться со мной в одиночку, Винни-детка?
Я стискиваю зубы.
— Ты был серьёзен насчёт того, что сказал? Ты действительно можешь спасти его?
Джо изучает меня.
— Да, — говорит он. — Я верю, что смогу.
— Поклянись мне в этом, — говорю я. — Поклянись мне, что спасёшь отца, и тогда я присоединюсь к тебе.
Он улыбается.
— Теперь я не такой уж и монстр, не так ли?
— Я бы так не сказала, но я знаю, что ты любил моего отца. Я знаю, ты бы не сделал того, что сделал, если бы он… — я выдавливаю слова, — если бы он просто послушал тебя. И я знаю, что ты всё равно спасешь его, хотя он и не верил в тебя. Моё горе помешало мне увидеть это, но теперь я понимаю, и, если это означает вернуть отца, я хочу помочь тебе.