К тому времени, как мы оказались у постоялого двора, уже стемнело. По всему Гребу хаотично горели несколько фонарей на деревянных столбах. Постоялый двор, а по совместительству таверна, представлял собой самое яркое здание на грязной улице, и оно было единственным, у которого были настоящие стеклянные окна. Хозяевам, должно быть, хорошо платили путешественники, чей путь проходил между Кенроу и Солетом.
Триндон первым подошёл к двери и открыл её перед всеми. Нас встретил поток тёплого воздуха, громкие голоса и аппетитный запах ужина.
— Умираю с голоду, — прошептала Амалия Гейджу. — Я могла бы съесть слона.
Я спрятал улыбку, зная, что это предназначалось не для моих ушей.
Гейдж улыбнулся Амалии. От того, как они переглядывались друг с другом, я ощутил неожиданный прилив тоски по дому. Больше всего я скучал по Кассии. Я не сомневался, что сестра очень уставала без меня теперь, когда ей в одиночку приходилось справляться с братьями, заботиться о больной матери и облегчать бремя отцовских галлюцинаций.
Мы знали, что моя миссия в Ренове займёт немало времени, но груз ответственности наверняка сильно давил на неё.
Мысль, что я делал это всё ради них — во благо всех измученных дрейганцев, истощённых, измождённых, больных, — укрепляла меня в своих намерениях.
Моя цель была благородна, даже если для её достижения приходилось совершать не самые благородные поступки.
— Ты увлёкся принцессой, — обвинил меня Триндон с широкой ухмылкой, не затыкавшийся ни на минуту до тех пор, пока мы не оказались одни в общем номере.
Я ответил ему мрачным взглядом.
— Даже не пытайся отрицать. Я видел, как ты сегодня улыбнулся дважды, если не трижды. Уверен, это рекорд… Устал, наверное?
— Ты хочешь ночевать в конюшне?
Он завалился на кровать, которая не выглядела ни мягкой, ни достаточно длинной для взрослого мужчины.
— Попробуй меня сдвинуть.
Я покачал головой и отошёл к окну, чтобы открыть ставни. Была уже глубокая ночь. И хотя я их не видел, но слышал как океанские волны выплёскивались на берег неподалёку. Это был звук холода, одиночества. Как ветер, воющий бессонной ночью. А, к чёрту.
— Но я ведь прав, да? — продолжал допрос Триндон, вцепившись в тему, как собака в кость.
Я прикинулся дурачком, чтобы позлить его.
— В чём?
— Тебе нравится Амалия.
— Это неважно, — ответил я и вздрогнул, вспомнив, когда в последний раз использовал это слово.
Мысли возвратились к поляне у яблоневого сада, а затем, к сожалению, перетекли к недавним словам Амалии.
«Ты задолжал мне поцелуй».
— Неважно? Как такое может быть неважно? — рассмеялся Триндон. — О, это ведь пожирает тебя изнутри, правда? Как ты можешь смотреть на эту милую девушку с оленьими глазами, чуть ли не скачущей за тобой, боготворя, как героя…
— Принцесса не олениха.
— …и не чувствовать себя жабой? Нет, хуже, чем жабой — бородавкой на жабьем пузе.
Я скрестил руки на груди и ждал, как бы спрашивая: «Ты закончил?»
Очевидно, нет.
— Ты всегда был так благороден, Риз. Всю жизнь возвышался над всеми, а теперь влюбился в единственную, с которой поступил нехорошо — и в единственную, с которой не можешь быть. В каком незавидном положении ты оказался, однако.
Я развернулся к нему, распрямляя плечи.
— У меня есть задача. Нравится мне Амалия или нет — это не имеет значения. Она необходимая пешка. Следовать плану будет значительно труднее, если я начну питать к ней чувства.
Триндон выглядел так, будто хотел возразить, но тема была закрыта. Он улыбался, несколько мгновений глядя в потолок, прежде чем довольно вздохнул и добавил:
— Какой же холодной жизнью ты живёшь, капитан.
Я потёр виски.
— Последний раз предупреждаю, не называй меня так.
— Но ты и есть капитан, — он дважды ударил себя кулаком в грудь, как идиот. — Лидер нашей отважной команды: бесстрашный, решительный, хладнокровный и расчётливый. Человек, настолько верный своему королевству, что готов бросить любимую…
— Я не люблю её.
— …на съедение волкам. Достойно восхищения.
— Всё сказал?
Он задумался на несколько секунд, а затем утвердительно кивнул.
— Да, думаю, да. Ты не голоден? Может, нам пойти вниз и спасти твою возлюбленную из лап злобного ростовщика?