– Сделать напрасно такой кусок работы? – возмутился Каролек.
Барбара приняла сторону Януша.
– Он говорит дело. А если через неделю придет распоряжение: «Прислать готовую инвентаризацию замка»? Что тогда? Ведь известно, что идет борьба за туристические объекты, я имею в виду заказы, может срочно понадобиться такой аргумент или еще что-нибудь. Я хочу, чтобы Гипцио выиграл. Не знаю, как вы.
– Я тоже хочу, – решительно сказал Каролек.
– Все хотим, – сказал Лесь. – Только мы не знаем, каким образом разгадать ту следующую депешу…
– Давайте вышлем телеграмму с вопросом, – решил Януш. – А сейчас за работу!
Весь персонал согласно набросился на работу. Бьерна отослали чертить планы измеренных объектов. При выкрикивании размеров местности глубокое знание языка было излишним. Он торчал возле чертежной доски, с энтузиазмом рисуя и чертя согласно доставляемым ему размерам и старательно обходя подробные надписи. Нанесение надписей ему было запрещено производить, так как однажды он написал: «стен атакой женщины как круг». Лишь после долгого размышления удалось установить, что там должно быть написано: «стена такой же толщины, что и вокруг».
Директор бюро с диким взором в то же время показывал главному инженеру телеграмму от фривольных подчиненных. Телеграмма гласила: «ЧТО ОЗНАЧАЕТ КОЛОД И СВЕРТА СРОЧНЫЙ ОТВЕТ ЯНУШ».
– Бог мой, что означает «колод» и «сверта»?! – простонал главный инженер. – Вы знаете?!
– Не знаю, – отчаянно ответил директор бюро. – Я перевернул все энциклопедии, словарь иностранных слов и перечень населенных пунктов в Польше. Нигде ничего нет. И я не могу представить себе, для чего им это нужно!
Главный инженер задумался.
– Да, теперь очевидно, что поездка туда необходима, – вздохнув, решил он…
Через три дня почти непрерывной работы Бьерн оторвался от чертежной доски и отправился во Вроцлав за обещанный остальными оттисками и заказанными транспарантами. Персонал утроил усилия. Времени оставалось немного, и хотя роль суфлера была сразу же обговорена с самого начала, но овладение текстом пьесы хотя бы в первом приближении было необходимым. Все возможные свободные минуты посвящены были науке.
– Те деревья есть в проекте, – говорил Януш. – К чему бы их привязать?… А от кровопийцы не возьмем ни гроша. С нового штрека не дадим ему ни горстки серебра, пока не исполнит наши требования. Что там дальше?
– Я сам стану на страже, – подсказал Каролек.
– Ты станешь, или я?
– Ты. Привяжем к углу того последнего сарая.
– Сарай предназначен к сносу.
– Но он привязан к домам. Барбара, пиши!
– Я сам стану на страже, – согласился Януш. – Шестнадцать двадцать три к оси…
– Но нам придется смотреть, как наши женщины и маленькие дети мрут с голоду, – сказал Каролек, сворачивая рулетку и меняя место. – Семь четырнадцать к оси. У нас нет никаких запасов, и уже сегодня нам не хватает пищи…
– Еды, – прервала его Барбара. – Еды вам не хватает. Что ты делаешь? Измеряй от сарая все три по прямой! Потом мы не узнаем, какой угол!
– Еды, – послушно повторил Каролек, возвращаясь на прежнее место. – Забыл, как дальше.
– А откуда помощь придет, – подсказала Барбара окруженная ужасным количеством бумаг, содержащих инвентаризационные измерения, а также текст пьесы.
– А откуда помощь придет, кто знает. Ниоткуда наверняка, и совесть моя вздрагивает перед преступлением. Двадцать два восемнадцать. Что с этой кладкой? Сплошной камень!
– Мне кажется, что как раз нам выпадает фундамент под террасой, – ответила Барбара. – От меня.
– Как это – от тебя? – удивился Януш. – Что ты имеешь в виду?
– Помощь от меня, не терраса. Я появляюсь в темноте.
– Да, в самом деле, Кароль, ты что-то там говоришь.
Сидящий в уголку под сараем Каролек не расслышал.
– Прекрасно, все на нуле! – закричал он охотно.
– Ты говоришь о графине! – взвизгнул Лесь. – Пусти, я уже обозначил! На чем мы стоим?
– На графине, – потеряв терпение, сказала Барбара. – Я появляюсь в темноте, вы что, ослепли, что ли?
– Графиня, – сказал Каролек, наклоняясь над лентой в новом месте.
– Помощь придет от меня, – неохотно произнесла Барбара.
– И восемь шестьдесят, – сказал Януш. – И чем нам графиня поможет? Это дело народа.
На Леся пали злые силы. Мало того, что ему поручили дополнительное дело – нарисовать декорации к спектаклю, так содержание пьесы пробудило в нем давно спящие чувства к Барбаре. Ведь каждый день он падал перед ней на колени, произнося нежные слова, каждый день производил попытки обнять ее женственность и целовать руку, каждый день Барбара, как всегда нечувствительная, отказывала ему. Она делала это, правда, согласно текста, написанного инструктором отдела культуры, и читала его на машинописных листках, но отталкивающие фразы и кровавые издевательства звучали в ушах Леся отчаянно реалистично. Барбара не хотела его как в жизни, так и на сцене. Питающееся весенним пленером и вдохновением инструктора воображение Леся тронулось с места. После каждой очередной репетиции, после каждого подтверждения, что хорошенькая аристократка отвергала чувства благородного графа и пренебрегала его ничтожной фигурой, он попадал во все более увеличивающуюся меланхолию и в слова роли вкладывал каждый раз больше сердца.
– Вы прекрасно играете! – засвидетельствовал убежденно и удивленно автор, который одновременно был и режиссером пьесы. – Если бы все так играли!… Вы должны стать актером, а не архитектором. Я удивляюсь, что вы не работаете в каком-нибудь театре в Варшаве…
Прекрасная погода, удерживающаяся все время, позволяла рисование мощных декораций прямо под открытым небом. Разместившись на огромной лестнице, Лесь творил на склеенной текстуре фрагменты интерьера замка, имея перед собой на дальнем плане действительную модель, а на ближнем – старинный, запущенный, идущий к упадку, покрашенный замазанными точками овин. Вокруг была расположена небольшая, покатая лужайка, а у его ног сразу же начинались первые строения городка. Он старательно заканчивал портреты предков на готической стене и, отворачиваясь от них в направлении крапчатого овина, повторял берущий за душу текст:
– Цветок мой, почему так горделиво меня отталкиваешь? Не отворачивай любимого лица!…
В такой, собственно, момент и появился главный инженер, гонимый больше беспокойством директора, чем своим собственным, ибо директор, по его мнению, впал в неконтролируемую истерическую панику. Он приехал на машине Стефана, благодаря чему имел свободу действий во всем районе. Не застав никого в пансионате, он подался на природу искать сотрудников, которые, несмотря на информацию местных жителей, должны были находиться на склонах возвышенностей, на краю городка или вблизи замка.
Посвященный в детали проекта будущего хозяйства округи, главный инженер без колебаний двинулся на ближайшую возвышенность и сразу же, за последними домами, увидел нечто такое, что на долгое время отбило у него способность владеть собой.
На небольшой лужайке, перед огромным, опирающимся на сложные стояки и подмостки, на огородной лестнице стоял Лесь с палитрой и кистями в руках и рисовал фантастические рамы вокруг больших, неясных прямоугольников. В момент, когда главный инженер врос в землю, на остатках последних строений, он, на минуту прервал работу, повернулся в направлении видимой в небольшом отдалении крапчатого овина и произнес с горечью:
– Почему сердце твое холодно, как камень?
Он замолк на некоторое время, всматриваясь в дом хозяйки, как бы ожидая ответа. Овин молчал, и молчал также замерший без движения главный инженер.
– Ах, возьми назад эти страшные слова! – закричал Лесь с болью в голосе, и главный инженер почувствовал какое-то удивительное ошеломление. Некоторое время он силился что-нибудь услышать, после чего уяснил себе, что даже если бы из овина раздался какой-нибудь голос, все равно это ничего не дало бы для выяснения дела.
Лесь махнул кистью и оторвался от прямоугольников.