– Мамочка, я видел боженьку! – пролепетал он в упоении, и доамна Болога разрыдалась от счастья, прижимая к глазам насквозь промокший от слез платочек.
Видение мальчика вызвало в семье небольшой разлад. Если благочинный и доамна Болога склонны были усматривать в этом благоволение господне, то адвокат напрочь отрицал какое бы то ни было «чудо» и утверждал, что это досадное следствие религиозной экзальтации. Не в силах переубедить своих противников логическими доводами, он вспылил, объявив, что не позволит помрачать неокрепший детский разум поповскими бреднями и на правах родителя запрещает впредь производить над сыном подобные эксперименты – надо же в конце концов побеспокоиться и о здоровье ребенка!
Грамоте мальчик стал обучаться под руководством матери, и отец каждую субботу тщательно и строго проверял успехи сына, точно опасаясь какого-нибудь подвоха. И хотя мальчик быстро усваивал все, чему его обучали, адвокат настоял на определении его в лицей, чтобы помимо науки он мог еще общаться со сверстниками, и отвез его учиться в соседний с Парвой городишко Нэсэуд, объяснив это тем, что преподаватели там значительно лучше; на деле беспокоили его все те же «поповские бредни».
Он поместил сына на квартиру у бывшего своего однокашника, учителя математики, полагая, что там за мальчиком будет и присмотр и уход не хуже, чем дома.
Родители уехали, а Апостол, впервые в жизни оставшись один, почувствовал мучительный, панический ужас. Он чувствовал себя брошенным, несчастным, ему было до смерти жаль себя, хотелось плакать, и он заплакал бы, если бы не боялся, что дети учителя поднимут его на смех. Потерянный, покинутый, одинокий стоял он посреди комнаты и вдруг заметил на стене икону со спасителем на кресте. Все страхи исчезли как по волшебству: нет, он был не один, бог не оставил его...
Доамна Болога раз в месяц навещала сына, благо от Парвы до Нэсэуда было рукой подать. Апостол менялся на глазах, окреп физически и нравственно, учиться в лицее ему нравилось. Вернувшись в конце года домой, он горделиво и важно протянул отцу табель с отметками.
– Поздравляю, поздравляю, – взглянув на табель, одобрительно усмехнулся отец и пожал ему руку, как взрослому.
Это рукопожатие произвело на Апостола ошеломляющее впечатление: может быть, впервые в жизни он ощутил, что отец любит его. По-своему, без сюсюканья, сдержанно, пожалуй, даже сурово, но любит, и по-настоящему. Так ему внезапно открылось, что есть иная любовь, без ахов и охов, без поцелуев и ласк, – любовь молчаливая, строгая, мужская. Он и сам теперь старался быть скупее в изъявлениях чувств. Ему хотелось казаться старше, суровей, сдержанней, тем более что ближайшие его друзья, Александру Пэлэджиешу и Константин Ботяну, хотя и обращались с ним как с равным, были старше его, один на три, а другой на четыре года, и он все время помнил об этом.
Четвертый, завершающий среднее образование, класс Апостол закончил блистательно, получил табель с отличием, и отец счел, что сын достаточно возмужал, чтобы выслушать от родителей серьезное напутствие. Начал он с общих рассуждений и латинских цитат, потом напомнил о славном героическом предке, колесованном в Алба-Юлии. И завершил свою напутственную речь, проникновенно сказав: