Он протянул ему обе руки, посмотрел в глаза с любовью, нежностью, с какой смотрит отец на любимое, но непослушное дитя. На пороге он еще раз напомнил вполголоса:
– Смотри, Болога, не подведи!
Клапка спустился с крыльца, фельдфебель отдал ему честь и, тут же вбежав в комнату, стал смотреть по сторонам, ища чего-либо подозрительного. Претор строго-настрого приказал ему следить, как бы арестант не покончил с собой. Фельдфебель всполошился: не оставил ли капитан арестанту какого-нибудь оружия. Но ничего подозрительного не обнаружив, он успокоился и просительно промолвил:
– Уж вы не погубите меня, господин поручик... Я для вас постараюсь сделать все, что могу, только не погубите...
Апостол понимающе улыбнулся и пожал плечами. Он лег на кровать, чувствуя усталость. Полежав минут десять, он снова поднялся, зашагал по комнате из угла в угол.
За этим занятием его и застал претор. Запыхавшись, с толстым портфелем под мышкой, он ввалился в комнату к арестанту, велев фельдфебелю запереть дверь и остаться в комнате.
– Ваш защитник, – сухо и презрительно произнес он, уложив пузатый портфель на стол, – дал мне знать, будто вы собираетесь внести какую-то ясность в прежние свои показания и они якобы могут поколебать мою уверенность в вашей виновности, заставить меня, так сказать, взглянуть на все иными глазами. Признаться, я сильно сомневаюсь в возможности по-иному объяснить ваш поступок, нежели так, как он уже квалифицирован в деле, но поскольку и его превосходительство приказал выслушать вас, я обязан повиноваться и выслушать... Итак, я слушаю...
– Я передумал. Мне нечего добавить к сказанному! – поспешно сказал Болога.
Претор, сделавший знак фельдфебелю сесть за протокол, удивленно обернулся, лицо его выразило удовлетворение.
– Я был уверен, что тем дело и кончится! – самодовольно заключил он, – Я говорил об этом капитану, вашему защитнику... Мне ли не знать психологию пресс... обвиняемых... Конечно, офицеру не к лицу лгать и изворачиваться. Кто умел совершить преступление, должен и смерть встретить достойно. Быть мужественным...
Апостол, не удержавшись, улыбнулся. Рассуждения о мужестве в устах первого труса в дивизии звучало более чем назидательно. Упоенный своей победой, претор стремительно направился к двери, но вовремя вспомнил про портфель, оставленный на столе.
– Я забыл кое-что вам передать, – буркнул он и, покопавшись в портфеле, достал и вручил Бологе помятое письмо. – Его нашли у вас на квартире нераспечатанным... Вероятно, пришло оно вчера... Но я не мог его вам передать, потому что не сразу нашел человека, владеющего румынским... Письмо написано по-румынски...
Оставшись один, Апостол вскрыл конверт и дважды перечитал письмо от матери. Хотя читал он медленно и вдумчиво, но не понимал ни слова. Он не в силах был сосредоточиться. Взгляд бессмысленно скользил по строчкам, а разгоряченное сознание пронизывала одна упорная мысль: «Вот я и поставил себя на опасную черту между жизнью и смертью... Я теперь вроде того мужика из сказки, что подпилил сук, на котором сидел, и с интересом ждет, куда же он свалится...»
7
– Болога, умоляю, помоги мне! – шепнул ему Клапка перед началом суда.
Болога, бледный, осунувшийся, с синими кругами вокруг запавших глаз, вступил в зал суда. На губах он еще ощущал соленый привкус слез, во рту сухость, как бывает у человека после кошмарной и бессонной ночи. Но душа Бологи пребывала в полном покое.
Чувствовал он себя хорошо и с большим любопытством разглядывал комнату, словно попал сюда впервые. Правда, комната и в самом деле несколько видоизменилась с тех пор, как он тут побывал. Лишние письменные столы были сдвинуты в угол, а остальные составили в одну линию во всю длину комнаты и накрыли зеленым сукном. В самом центре этого длинного стола стоял небольшой белый крест... Апостол внимательно взглянул на офицеров, сидевших за этим судейским столом, чинных и как бы слегка напуганных выпавшей на их долю тяжелой миссией. Председательское кресло в середине стола занимал полковник с жестким, резко очерченным лицом, тот самый, что вступился когда-то за Бологу в поезде, на приеме у генерала. Полковник, чувствовалось, тоже был не в своей тарелке, хотя старался держаться непринужденно... Остальные офицеры, кроме Гросса, были Апостолу незнакомы. Гросс сидел за столом потупившись, как провинившийся школьник. Апостолу ужасно хотелось спросить у него, кем он теперь себя чувствует, шарлатаном или сумасшедшим. Болога-то все же предпочел быть судимым, чем судить...
Кто-то громко назвал его фамилию, Апостол вздрогнул и удивился, почему из всех присутствующих назвали только его. «Я здесь», – ответил он, поднявшись с места. Полковник задал ему несколько вполне обычных и незатейливых вопросов, как будто ничего о нем не знал да и видел теперь впервые. Апостол, не задумываясь, отвечал, отвечал рассеянно, но правильно и именно то, что требовалось, и смотрел прямо в лицо полковнику, как бы стараясь прочесть в его глазах свою судьбу. Взмах невидимых крыльев овеял его холодом. Горечью исполнилась душа. По всему телу, вопреки его воле, шевеля тысячью щупалец, расползался омерзительный, липкий страх. Апостол изо всех сил пытался защититься от него, но страх был сильнее, и, слабея душой, Апостол крепился, чтобы не разреветься. Ему казалось, что председатель слишком тянет слова, и сам старался отвечать коротко и быстро.