И тут же беззаботная улыбка опять сменилась паническим ужасом.
– Капрал, где палач?
– Не могу знать, господин претор. Вы только насчет ямы приказывали, а насчет палача не...
– Молчать! Кретин! – истерически завизжал претор. – Фельдфебель! Фельдфебель!.. Да что же это? Развал!.. Ваше превосходительство, ни палача, ни фельдфебеля... – стал он жаловаться генералу, как бы ища у него поддержки. – Совсем распоясались... Приказов не выполняют... Развал!.. Полный развал!..
Чахоточного вида фельдфебель появился у виселицы, будто из-под земли вырос.
– Ты где шляешься, паршивец? – угрожающе простонал претор. – Смотри, попомню я тебе... Где палач?
– Тридцать суток ареста! – взмахнув стеком, рыкнул генерал и, тронув двумя пальцами щеточку усов, распорядился: – Немедленно назначить другого палача!
– Капрал, вы назначаетесь палачом! – торопливо распорядился и претор и облегченно вздохнул.
– Как так? Господин претор!.. За что же?.. Христом-богом молю... Увольте! Помилуйте... – взмолился капрал.
Претор совершенно растерялся и, в отчаянии, сбитый с толку, опять стал жаловаться генералу на недисциплинированность подчиненных. Генерал, взбеленившись, прошипел сквозь зубы:
– Прекратите, капитан!.. Делайте свое дело!..
Вечерело. На тропинке под охраной четырех конвоиров, вооруженных винтовками с холодно поблескивающими кинжалами штыков, и в сопровождении старенького священника показался осужденный в накинутой на плечи шинели с поднятым воротником и в фетровой шляпе. Шел он спокойной, размеренной походкой, опустив голову, а следом тянулась целая вереница солдат и офицеров, запыленных, грязных, оболваненных уродливыми металлическими касками, в видавших виды линялых мундирах, пропахших въедливой окопной вонью. Людей этих намеренно привезли с фронта зрителями на казнь.
Бедный капрал затравленно и тупо смотрел в рот чахлому скелетоподобному фельдфебелю, который с важностью давал ему необходимые наставления.
Налетавший порывами пронизывающий сырой ветер изредка ворошил листья, гнал их в сторону кладбищ, дул в спины идущим, как бы принуждая их убыстрить шаг.
Осужденный приблизился и остановился у края свежей могилы, заглянул в ее зияющую пасть и невольно содрогнулся.
– Господь милостив, – сочувственно пробормотал священник, увидев это движение, и поднес к губам арестанта крест для целования.
– Вы, батюшка, не там стали, вам вон куда, – пронзительным голосом скомандовал претор и указал на место под виселицей. – Фельдфебель, что же ты рот раззявил? Мне твою службу исполнять прикажешь?..
Осужденный, священник и конвоиры переместились туда, куда указал претор. И тут же вокруг них сомкнулось тесное кольцо людей в военной форме. Тягучая тишина повисла в воздухе, все молчали, словно бы боясь потревожить чуткий сон истомленного страданием больного. Томительную тишину эту нарушили лишь печальные всхлипывания ветра да стук солдатских ботинок.
– Слушай, доктор, надолго это затянется? – придержав за рукав пробирающегося сквозь толпу дивизионного врача, шепотом спросил Апостол Болога.
– Не знаю, сам увидишь, – так же шепотом отвечал врач, высвобождая руку и продолжая протискиваться вперед. – Да расступитесь же, господа, дайте пройти!
Воспользовавшись случаем, поручик Болога тоже продвинулся вперед вместе с доктором и оказался чуть ли не у самой виселицы. В горле у него пересохло, сердце забилось гулкими, равномерными, тяжелыми барабанными ударами. Но чувствовал он себя счастливым, оттого что все-все увидит и разглядит, и, чтобы справиться с треплющей его лихорадкой возбуждения, он оглядывался вокруг, ища знакомых и приятелей среди этих обескровленных, иссушенных и выжатых войной людей с приплюснутыми, неузнаваемыми под тяжелыми касками лицами. Справа шагах в трех от него, насупив мохнатые, сросшиеся на переносице брови, томился ожиданием и нетерпением генерал, а с ним рядом, ловя каждое движение смертника, изнемогал от боли, тоски и отчаяния поручик Гросс, ближайший его приятель последних месяцев. Взглянув на Гросса, Апостол Болога почему-то вспомнил о своем недавнем знакомце – капитане и, поглядев по сторонам, нашел его стоящим за спиной генерала: бледный, испуганный капитан держался за щеку, будто у него ныли зубы.
«Вот они, моралисты! – злорадно подумал Болога. – Не успел с поезда сойти, как примчался поглазеть на кровавое зрелище, а еще дерзает учить меня гуманности, будто я зверь, в лесу воспитывался...»
В эту минуту кто-то больно сжал ему локоть. Болога обернулся.
– Червенко! – удивленно протянул он. – Вот уж невидаль так невидаль! Тебя-то каким ветром сюда занесло?.. Ах, вас пригнали с передовой... Прости, брат, забыл... А я... я, понимаешь ли, был членом трибунала...