– Как же не уместитесь?.. Очень даже уместитесь, человек там запросто умещается, – почему-то обиженно проговорил староста. – Вот уж семь лет, как я ее выстроил для внучки, своими руками все делал... Теперь она уже большая, внучка, то есть, почитай, невеста... Приставала она ко мне: построй да построй, дедуля, избушку для моих кукол, проходу не давала. Я и построил. Лесу кругом хоть завались, и все даровый лес, отчего ж не построить. И обставили избушку честь но чести, там и кроватка, и столик, и стульчики имеются... Все, что для избы требуется. А при случае там и человека уместить можно... Надумали господа офицеры там офицерскую тюрьму сделать, да вот пока пустует. Правда, прошлой осенью стояли тут боснийцы, и заперли они в ней своего знаменосца, уж и не знаю за какие такие провинности. Недельку продержали и выпустили. А больше никого не сажали...
Апостол еще раз внимательно посмотрел на избушку. Староста горделиво и смущенно молчал, а Видор нетерпеливо переминался с ноги на ногу, будто хотел что-то сказать, да не решался. Он было уже открыл рот, но не успел, Апостол его опередил:
– А тех куда поместили? – спросил он.
– Туда, – шепотом ответил староста, сразу догадавшись, о ком он спрашивает. – Двенадцать мужичков... Господи-владыко, и за что нам такая напасть? И все румыны, бедняги... Ни один жив не останется, больно лют капитан...
Староста указал глазами на каменный амбар, возле двери которого туда-сюда прохаживался солдат со штыковой винтовкой наперевес.
– И все они там? – спросил Апостол, взглянув на старосту.
Тот моргнул, подтвердив, что – да, все. И тут же, как бы желая отогнать от себя непрошеные мысли, сказал:
– Пойду гляну, может, его превосходительство встали...
Апостол последовал за ним, а могильщик, так и не решившись заговорить, тоже поплелся следом. Когда они подошли к крыльцу, из двери навстречу им вышла жена старосты, пожилая женщина с седыми, забранными в пучок волосами. Она была туговата на ухо, и, чтобы не кричать, муж говорил с ней тихо и внятно, а она по губам отгадывала сказанное. Вот и сейчас он обратился к ней, говоря тихо, но с расстановкой:
– Это тот самый офицер, что женится на Илоне...
Женщина поняла и сразу заулыбалась. Муж, положив ей руку на плечо, еще тише добавил:
– Его вызвали... из-за тех...
Улыбку мгновенно стерло с лица, сменив испугом. Староста стал утешать ее, втолковывая, что господин офицер хочет поговорить с генералом.
– Жена у меня ужас какая жалостливая, – пояснил он Апостолу. – Всех ей на свете жалко... Как поволокли при ней несчастных на смерть, она и покой, и сон потеряла. Мы-то, мужчины, покрепче будем... а у баб сердце мягкое что масло... Уж на что генерал крутой человек, а к ней подходит с деликатностью, – добавил староста не без хвастовства. – Готовить она у меня мастерица, а его превосходительство большую почтительность к еде имеют...
Могильщик, долго маявшийся в нерешительности, вдруг перебил его недовольным, резким голосом:
– Да повремени ты... Илона, стало быть, совсем одна в дому осталась?.. Как же так?..
– Ишь об чем человек тужит! – в свою очередь, осадил его староста, огорчившись, что его прервали. – Малое дитя она? Съедят ее, что ли? Надо поначалу с господином офицером разобраться... а потом... Привезем сюда твою Илону, всего и делов!..
Видор, ничего не ответив, отправился в дом следом за женой старосты, тихо и незаметно ушедшей Староста провел Бологу в дом, до генеральских комнат.
– Сюда! – указал он кивком на дверь.
Апостол постучал. Адъютант встретил его упреком:
– Ты что так долго?.. Давно приехал? А почему сразу не пришел? Командующий уже трижды про тебя спрашивал...
Привычно пригнувшись в подобострастной угодливости, он нырнул в дверь с опущенными портьерами и тут же вынырнул и позвал Бологу. Апостол очутился в генеральском кабинете с низко свисающей с потолка лампой.
Припухший и порозовевший после полуденного сна, генерал чувствовал себя великолепно. Он разгуливал по кабинету, заложив руки за спину, куря сигару и пуская вверх клубы сизого дыма.
Адъютант завозился у стола, складывая какие-то бумаги, а генерал, раза два пройдясь из угла в угол, как бы обдумывал свою речь. Унизанными перстнями пальцами дамской ручки он вынул изо рта сигару и остановился перед Апостолом. Слегка насупив мохнатые брови, очевидно, для пущей важности, он заговорил хотя и напыщенно, но дружелюбно, как недавно во время их встречи в поезде.
– Я решил вас привлечь к работе в военном трибунале вместо заболевшего поручика... ну, не важно какого... разумеется, временно, пока он болен. Не в моих правилах перебрасывать людей с места на место... Мне кажется, что частые перемещения вредят делу... Так вот хочу предупредить, что военный трибунал сейчас для нас важный стратегический участок борьбы с врагом, может быть, более важный, чем военная разведка. Если разведка предохраняет нас от происков врага внешнего, то трибунал призван защищать от врага внутреннего. Без этого мы не сможем достичь победы. Я не собираюсь учить вас долгу, вы отличный офицер и долг свой исполняете исправно... Я вызвал вас, чтобы объяснить, насколько для нас важна сейчас деятельность военного трибунала. М-да!.. К сожалению, а может и к стыду своему, мы до сих пор мало обращали внимания на поведение гражданских лиц, проживающих в непосредственной близости к фронту... Наши солдаты, героически сражающиеся лицом к лицу с врагом, совершенно незащищены от всяких шпионов и изменников, вонзающих им нож в спину. Защитить наше рыцарское воинство призван военный трибунал. Бороться и уничтожать врагов внутренних священный долг каждого! М-да!.. И я надеюсь, что вы исполните этот священный долг столь же рьяно, сколь рьяно исполняли его до сих пор относительно внешнего врага... Вы человек умный и образованный, я на вас полагаюсь и потому доверяю вам столь ответственный участок борьбы... Правда, в свое время вы проявили слабость, но с кем не бывает, я забыл об этом. И даже оставил без внимания жалобу на ваше недостойное офицера поведение во время отпуска. Я привык оценивать моих солдат по их боевым заслугам на фронте, а не проказам, так сказать, среди штатских в тылу... Вы у нас – герой!.. – Тут он горделиво взглянул на украшенную медалями грудь Бологи. – Вы давно заслуживаете ордена. Вы проливали кровь... заслуживаете... М-да!.. Сам я в работу трибунала не вмешиваюсь, это мое правило... Хочу все же призвать вас всегда соблюдать жестокую и беспощадную справедливость! М-да!..