Помрачнел шеф Тайной канцелярии после того, как услышал шепотки качиконов относительно дурного настроения Вождя. Чудом спасшийся бегством из Сердца Великого Гурта Тын-Карантын до сих пор пребывал в гневе, даже велел казнить нескольких приближённых по совершенно надуманному поводу. Его боялись прогневить неосторожным словом, неловким жестом, недостаточно глубоким поклоном. Почти единодушно, собравшиеся в шатре степняки решили, что Вождь придёт в ярость, увидев среди невест глуповатого вида чебешку. Высочайший гнев падёт и на её сопровождающего, которого, без сомнения, приговорят к смерти за попытку всучить первейшему из качиконов низкосортный товар.
«Как бы мне встать ближе к Бяшке, – забеспокоился Хват, – её Вождь в лицо не знает, и если захочет сорвать на девушке зло, то воспрепятствовать этому будет трудно. Менять решение – не в почёте у степняков, особенно по такому поводу, как чья-то жизнь. Отдав приказ казнить неугодного человека, Тын-Карантын его никогда не отменит, иначе, как это у них говорится? Потеряет лицо перед подданными. Спрятать Бяшку тоже не получится, она на голову выше всех этих степных невест. Некоторым, похоже, двенадцати ещё не исполнилось. Алчные папаши почуяли наживу и тут же поволокли девчонок на продажу».
Глава 10 Часть 2
Глава 10 Часть 2
Старичок-чиновник поставил перед собой на столик глиняный сосуд с чернилами, достал кисточку для письма, развернул чистый свиток пергамента. Ближайшие девицы сообщили свои имена, которые чиновник стал аккуратно выводить на тонко выделанной коже новорождённых жеребят. Грамотных среди степняков было немного, писать замысловатые символы, обозначавшие не буквы, а целые слова, или высказывания, умело и того меньше. Качиконы замерли, напряжённо следя затем, как кисточка порхает по пергаменту. Многие верили, что от того, насколько красиво писарь запечатлит имя человека, зависела его дальнейшая судьба. Самые любопытные начали пробираться вдоль левого края шатра ближе к чиновнику, надеясь увидеть, как выглядят имена их дочерей и сестёр.
Стоявшая в задних рядах Бяшка вдруг пошатнулась, опершись о стену шатра, начала судорожно хватать ртом воздух. Опасаясь, что она сейчас упадёт, Хват заработал локтями, пробираясь к тому месту, где находились девушки. На него возмущённо шикали их отцы и братья, ругались вполголоса, но внимание окружающих было приковано к писарю, и начавшийся приступ падучей болезни остался незамеченным. Вопреки опасениям, Бяшка не упала; похоже, присутствие Дара было кратковременным, объект воздействия находился далеко, поэтому припадок не успел перейти в судорожную стадию. Шеф Тайного сыска подбодрил девушку взглядом и принялся вычислять среди присутствующих отверженца.
Прежде всего, следовало выяснить, замешан ли в этом агент Верховного, о котором упоминал Судья. Если же кто-то из невест решил повлиять на писаря, или на конкуренток, то в расчёт подобное брать не стоило. Хват сразу же исключил из числа подозреваемых телохранителей Вождя, ведь Судья настаивал на том, что у воинов Дар не проявляется настолько, чтобы считать их отверженцами. Возле писаря сейчас находился евнух, что-то тихо спрашивавший у девушек. Те после вопроса смущались, некоторые даже заливались румянцем, насколько об этом можно было судить по их смуглой коже. Двух невест Хаказ забраковал, отправив к возмущённо зароптавшим родственникам.
«Едва ли это он, – размышлял Хват, прикидывая, способна ли Бяшка на таком расстоянии, как любил выражаться Судья, детектировать присутствие Дара. – Что мешало евнуху воздействовать на нас обоих у входа в шатёр? Этого не случилось. Хотя, если рассуждать здраво, Хаказ – первый на подозрении. Похоже, таинственный информатор доносит Верховному уже много лет, и маловероятно, что получает за это деньги. Я сам навербовал кучу людей для нужд Тайного сыска. Большинство шло в него под угрозой наказания, или разоблачения тёмных делишек, некоторым предлагали золото, но самые лучшие сотрудники работали по идейным соображениям. Неважно, каковы были мотивы. Если человек затаил на кого-то обиду, и появляется возможность отомстить, то денег он не попросит. Не знаю, насколько это справедливо в отношении Хаказа. По мне, так быть евнухом – мало радости».