— Если вы чувствуете себя хорошо, то все в порядке, — вежливо ответили ему и положили трубку.
После этого ему позвонил Януш, а Янушу Барбара, потом снова Каролек Барбаре. Из развлечения была исключена только пани Матильда, телефона которой никто из сослуживцев не знал. Названные трое и так и этак пытались разгадать тайну: они не столько удивились трогательным заботам «Скорой помощи» об их самочувствии, сколько назойливым вопросом насчет количества потребителей мороженого.
— И чего они пристают, черт побери, — возмущался Януш. — Кто еще да кто еще! Откуда я знаю, кто еще сегодня в Варшаве жрал мороженое?
— Кто с нами жрал, — уточнил Каролек. — Кто ел с нами, мы, естественно, должны знать.
— А почему они хотят, чтобы нас было непременно шестеро?!
— А, понимаю, — додумалась первой Барбара. — Наверняка, это наш придурок. Мороженого было шесть порций, помнишь? Это он из мести натравил на нас милицию и «Скорую»!
— Милицию? Из-за мороженого? — усомнился Каролек.
— Барбара права, — заявил Януш. — Он подумал про шесть человек, в глупую его башку и не пришло, что Барбара сожрала бы все одна, кабы мы отдали ей. Как отреагируем?
В следующем туре телефонных переговоров решили: они из мести будут завтра делать вид, что ничего не случилось. Отопрутся, хотя милиция оказалась на высоте и все распутала, и ни слова Лесю. Пани Матильде завтра утром сообщат о заговоре, если ее тоже подняли среди ночи. Если нет, то полный порядок, тишина и доброжелательные лица.
В ту минуту, когда милиционеры и сестра в «Скорой помощи» с облегчением вздохнули и отерли пот с чела, Лесь как раз добрался до дому. В руки властей он успеет сдаться завтра. Все-таки есть надежда, может, кто-нибудь из них выживет, и это будет именно Барбара, а потому он хотел завтра в последний раз увидеть ее. Конечно, гибель пани Матильды очень даже вероятна. Но ему-то теперь какое дело? Ведь он будет сидеть в тюрьме.
Взрывы отчаяния сменялись вялой подавленностью. В тяжкой апатии, поникнув, держась за стенку и с трудом передвигая ноги, он осилил первый и второй этаж, потом вдруг яростными прыжками влетел на третий, алкая известий о состоянии здоровья своих жертв. Перед дверью квартиры снова раскис, в квартиру вошел без единого акустического эффекта, способного разбудить жену. На новой волне отчаяния оторвал переплет от телефонной книжки и частично выдрал из нее две страницы, прежде чем ему удалось найти номер информации о несчастных случаях.
Ни одной из названных фамилий дежурная пани не знала и в списке не нашла. Вывод напрашивался один: все поумирали дома еще до прибытия «Скорой помощи». У Леся где-то были записаны телефоны сослуживцев, но сейчас у него духу не хватило искать; шутка ли — звонить в семейства убиенных! Сие соображение отбило всякую охоту к каким-либо контактам. Вполне возможно, весь мир знает страшную правду, весь мир знает изобретателя съеденной невинными жертвами отравы, у всего мира, а, может, у всего космоса на слуху его, Леся, имя. Все кончено, преступление совершено!
Тяжелый черный кошмар придавил душу Леся и расплющил в лепешку. Заодно со своей душой рухнул и Лесь, из последних сил добравшись до тахты…
Ночью за несчастного Леся взялись кошмарные сны. Он не знал, как выглядят стафилококки, а потому эти существа принимали разные обличья. Ордами белых тараканов усыпали они сослуживцев, водорослями пускали побеги во все стороны и разрастались в самых странных местах: в замочных скважинах, в электрических розетках, в ушах и в носу у пани Матильды… Наконец, огромный стафилококк, напоминающий белого тюленя, возлег на его рабочий стол и нежно заворковал, глядя голубыми глазами в огромных черных ресницах!
— Любимый, обними меня. В последний раз…
Странное требование чудовищной бактерии так потрясло Леся, что он проснулся. Еще не придя в себя, но уже неимоверно нервничая, он осмотрелся и увидел часы. Десять минут девятого. В первый момент Лесь решил было развить сумасшедший темп, но вспомнил о катастрофе и снова упал на постель. В полной безнадежности и с большой охотой остался бы он в постели, но необходимо было узнать подробности, а потому нужно идти на службу, начинать борьбу… Там, верно, трагедия уже известна…
Все ежеутренние процедуры Лесь провел весьма медленно, и угрюмая его физиономия приобрела выражение меланхолической задумчивости.