И в эту минуту, когда застает ее наш рассказ, она по-прежнему твердо продолжала свой образ жизни, хотя ей уже изменяли физические силы. Минуя ряд освещенных зал, загасив ради экономии по дороге несколько свечей в канделябрах, она отворила дверь небольшой комнаты, тускло освещенной одной свечой, стоявшей на окне. Эта комната была оклеена дешевенькими темными обоями; около всех четырех степ стояли невзрачные темные стулья; над спинками стульев были видны почти черные круглые пятна, казавшиеся при тусклом освещении головами сидящих на стульях невидимых призраков. При появлении Дарьи Федоровны в дверях в комнате что-то завозилось, зашуршало, закопошилось, и около темных стен поднялись какие-то причудливые разнообразные тени. Это были странные создания, стоявшие безмолвно, понурив головы. Их то худые, то опухшие, бледные, иногда зеленовато-желтые, порою синевато-багровые лица выглядели тупо, нагло, угрюмо или болезненно. В выражении некоторых лиц замечалась жалкая забитость, в других проглядывала рабская хитрость. Тут был какой-то отставной штабс-капитан с деревянною ногой, с всклокоченными седыми волосами, с толстым синевато-красным, испещренным черными крапинками носом; воин был одет в потертый лоснившийся мундир; тут стояла еще довольно молодая женщина в оборванном платье с ребенком на руках, которого она кормила грудью; тут помещалась дряхлая полуслепая старуха в темном капоре и теплом салопе; тут были люди всевозможных возрастов и сословий, но все одинаково образованные, одинаково голодные, — голодные вследствие своей неумелости, вследствие лени, вследствие пьянства. Единственная свеча тускло озаряла это отребье человечества, и казалось, что это сидит ряд мертвецов, ожидающих своей очереди на место в могиле. Как только отворилась дверь, все они закопошились, поднялись и выстроились около стены: это было войско Дарьи Федоровны. Торопливыми шагами, перегнувшись туловищем вперед, блуждая тусклыми взглядами и улыбаясь своею бессмысленною, не то приветливою, не то конвульсивною улыбкой, похожею на гримасу, прошла пред ними хозяйка дома.
— Сейчас, сейчас, милые! Сейчас, сейчас, родные! — бормотала она на ходу и через минуту скрылась в другую дверь.
В комнате раздался один общий вздох, снова послышалось шуршанье лохмотьев, снова началось движенье этого тренья, и через мгновенье тяжело заскрипели стулья под тяжестью опустившихся на них людей.
— Ох, господи владыко, царю небесный! — вздохнула одна из теней подпольного мира: это была Марья Дмитриевна; около нее сидел безмолвно Антон. — Нутро все изныло.
— Что говорить, что говорить! — прошамкала в ответ ей старуха в ваточном капоре. — Шутка ли сказать, с третьего часу дежурим. Испарилась совсем…
— Сейчас видно, что женщина командует! По-военному бы: раз, два, налево кругом — марш! — промолвил штабс-капитан, постукивая деревяшкой о пол.
— И погода-то какая, а мне еще на Пряжку тащиться, — проговорила Марья Дмитриевна со вздохом.
— Всем, мать моя, не близко, всем не близко, — пробормотала старуха в капоре. — Видно, ты еще впервые тут дежуришь. А я-то кажинный месяц эту муку мученскую терплю. Вот еще погоди, завтра велит прийти.
— Это все женская привычка-с, доложу вам, — произнес штабс-капитаи. — За раз женщина ничего не может сделать. Вы взгляните, как женщина какую-нибудь этакую вещь в лавке покупает: зайдет она в десять лавок, в каждой весь товар перероет, все вверх дном перевернет и уж только потом скажет: позвольте мне образчик, я к вам на днях зайду! Выправки нет, и опять же женщина сама не знает, чего ей нужно. Ну возьмите нашего брата: нужно мне черное сукно на панталоны, с позволения сказать, и на сюртук, я и иду за черным сукном, а женщине и ленточка для бантика нужна, и какая-нибудь этакая шляпочка, и чепчик, и юбочка, и разные этакие финтифлюшки невозможного цвета, ну, а в кармане не очень густо, на все не хватит, надо что-нибудь одно выбрать, — вот она и суется и мечется. И хочется и ко…
Философские рассуждения штабс-капитана оборвались на полуслове, так как в комнату снова отворились двери и в них появилась фигура хозяйки дома. За нею с недовольным лицом шла горничная, нагруженная какими-то тряпками.
— Сейчас, милые, сейчас! — торопливо заговорила хозяйка. — Вы штабс-капитан Фяегонт Матвеевич Прохоров? — спросила она, обращаясь к отставному философу.
— Он самый-с, имел честь докладывать вашему сиятельству! — отрапортовал штабс-капитан, молодцом вытягиваясь перед графиней.