Сгорбившись, я встаю на колени перед Сестрой Табитой и обреченно роняю голову на грудь. Я ничего не могу поделать.
Она кладет обе руки мне на голову:
— Я хочу, чтобы ты это понимала, Мэри. Ты должна сознавать, какое важное решение принимаешь, выбирая путь Сестры. Вступить в Союз не так легко.
По-прежнему глядя на землю, усыпанную бледной палой листвой, я киваю. Все мое тело содрогается, я никак не могу унять дрожь в мышцах. Нечестивые вокруг отчаянно трясут забор. Они чуют мой запах.
— Скажи это вслух, Мэри. — Ее руки скользят по моим волосам, и я невольно вспоминаю страшный выбор своей матери.
— Я хочу вступить в Союз Сестер, — говорю я, лишь бы выбраться из этого ужасного места.
— Хорошо.
Руки Сестры Табиты соскальзывают мне под подбородок. Она держит меня очень крепко, мне почти больно. Я заглядываю в ее темные серо-зеленые глаза, — цвета летнего грозового неба.
— В следующий раз ты откроешь рот только затем, чтобы восхвалить Господа.
Я не сразу понимаю ее слова — все кончилось, я в безопасности!.. Я лихорадочно киваю. Сестра Табита делает шаг в сторону и помогает мне спуститься по лестнице. Я молча иду за ней по туннелю в гулкий зал и поднимаюсь в собор, все думая о ее ледяном взгляде. Этот взгляд словно опалил мою душу, я до сих пор чувствую холод там, куда раньше проникало лишь тепло Сестер.
Мы возвращаемся в святилище, и Сестры отводят меня в ту же комнату, откуда я вышла сегодня утром, каморку с видом на Лес и Нечестивых. У окна теперь стоит письменный столик, а в углу — шкаф с двумя черными туниками. В маленьком камине развели огонь, чтобы отогнать холод надвигающейся зимы, но тепла я не чувствую.
Перед уходом Сестра Табита вручает мне Писание.
— Когда прочтешь его пять раз, начнешь отрабатывать свои привилегии, — говорит она.
И оставляет меня одну размышлять о своем выборе.
Писание — это толстенная книга с потрепанным, растрескавшимся корешком и тоненькими страницами, сплошь усыпанными мелкими буквами. Когда светит солнце, я читаю за столом у окна, а когда солнца нет, просто смотрю на огонь и вспоминаю маму. Я пытаюсь согласовать прочитанное в Писании с тем, что мне известно о жизни в деревне, и наконец прихожу к выводу, что никогда не найду всех ответов.
Мой мир стал крошечным: без присмотра мне позволено находиться только в четырех стенах своей комнаты. Я скучаю по тому, как стояла на холме и смотрела на горизонт, гадая, что скрывается за Лесом, если там вообще что-то есть. По ночам, когда я погружаюсь в сон, мой разум бредет вдоль забора к воротам, за которыми начинается запретная тропа. Но даже в сновидениях я не решаюсь по ней пройти.
Недели тянутся одна за другой. Зима постепенно берет свое, дни становятся короче, и я провожу все меньше времени за чтением и все больше в раздумьях. Ночью я смотрю на звезды и гадаю, чувствуют ли Нечестивые холод, мерзнет ли в Лесу моя мама.
Однажды днем в середине зимы меня отвлекают от чтения крики и вопли из коридора. Я подбегаю к окну и выглядываю на улицу: неужели Нечестивые в конце концов проломили забор и вторглись в деревню? Но в поле моего зрения все спокойно, да и сирена молчит. Я подхожу к двери и испуганно прижимаюсь к ней ухом. Если что-то стряслось в соборе, лучше мне не высовываться из своей кельи. Потом я вспоминаю, что собор заменяет деревенским жителям больницу: Сестры хранят знание о том, как исцелять раны и лечить болезни.
Крики сменяются встревоженными голосами, и только один мужской голос продолжает надрываться, словно от боли. Я сползаю по двери на пол и закрываю уши руками, однако все равно слышу боль и страх. А потом наступает такая всепоглощающая тишина, что я в ней почти тону.
Ночью мне не спится, я молча лежу под одеялом, прислушиваясь к скрипам и стонам Леса. К снегу, накрывающему деревню, и тихим шагам Сестер, что ухаживают за новым пациентом.
Я размышляю о том, что мы увлечены борьбой с Нечестивыми настолько, что забываем о других, не менее страшных опасностях. Как все-таки хрупок и уязвим человек — будто рыбка в стеклянной чаше, которую со всех сторон обступает кромешная тьма.
V
На следующий день мне велят ухаживать за больным, который за всю ночь ни разу не подал голоса.
— У нас много обязанностей, Мэри, — говорит Сестра Табита.
Из святилища мы выходим в коридор, затем по узкой лестнице поднимаемся на этаж выше и снова идем по длинному коридору.
— Ты уже научилась посвящать свою жизнь Господу, а теперь научишься заботиться о Его детях. Но помни, — она оборачивается и холодными пальцами берет меня за подбородок, — ты по-прежнему хранишь обет молчания. Привилегии надо заслужить.