Но пока он просто мой брат. Оба наших родителя умерли, и мы остались одни на всем белом свете.
III
После моего возвращения в собор Сестры первым делом раздевают меня донага и окунают с головой в священный колодец. Я отчасти жду, что вода начнет жечь мою плоть, ведь я больше не верю в Господа, но ничего такого не происходит. Сестры бормочут молитвы и растирают мое тело. Краем глаза я успеваю заметить, как из собора выводят моего брата.
Потом меня вытаскивают из святой воды. Глаза щиплет, длинные волосы паутиной покрывают лицо; я отплевываюсь и кашляю.
— Ты останешься в этих стенах, — говорят мне Сестры. — Мы не можем пустить тебя к забору.
Я прекрасно понимаю это и сознаю, что никакие уговоры не заставят их передумать. Но мне ужасно досадно, что они так плохо обо мне думают. Я не дура и за мамой не пойду.
Ее ведь больше нет.
Меня закутывают в одеяло и ведут по длинному коридору, которого я раньше не замечала, затем по ступеням вниз, в комнату с каменными стенами и каменным полом, койкой и единственным окошком, выходящим на погост и Лес. Меня так и тянет расхохотаться: если они думают, что я выкину какую-нибудь глупость, зачем запирать меня в комнате с видом на место, где Возвратилась моя мать? Я отчетливо вижу ворота, через которые ее тащили, и даже нескольких Нечестивых у забора. Их стоны летят в открытое окно.
— Почему мне нельзя домой? — спрашиваю я уходящих Сестер.
Старшая из них, Сестра Табита, останавливается на пороге и отвечает:
— Пока тебе лучше побыть здесь.
— А как же мой брат?
Я крепко обхватываю себя руками.
Сестра молча затворяет дверь и запирает ее на щеколду, оставляя меня наедине со стонами Нечестивых.
Какое-то время я наблюдаю за перемещением солнца по небу. Дневной зной отгоняет Нечестивых от забора и заставляет прятаться в лесу, где они впадают в некое подобие спячки и просыпаются только от запаха человеческой плоти.
Я внимательно слежу за забором, пытаясь разглядеть там маму, но она так и не появляется.
Ночью луны нет, лишь звезды постепенно наполняют черную пустоту. Потом небо медленно затягивают низкие тучи, и в кромешной темноте уже ничего не разглядеть. Я отхожу от окна и сажусь на койку, не зажигая свечи на столике рядом с дверью.
Хочется забыться сном, остановить вихрь страшных воспоминаний, что кружат в моей голове. Положить конец гложущей меня изнутри боли.
Сквозь щель под дверью в комнату проникает тоненькая полоска света. Я едва различаю стены комнаты. Где-то верещит сверчок. Я накрываюсь одеялом с головой, подтягиваю коленки к груди и тихо дышу, горюя по маме.
На следующий день мои глаза горят от недосыпа. Полностью отгородившись от всего остального, я слежу за солнечными лучами на полу: пятна света уползают все дальше и дальше к противоположной стене. Кто-то приносит еду и воду, но я ни к чему не притрагиваюсь. Позже приходит Сестра Табита. Она говорит, что просто зашла меня проведать, но я-то знаю, что она оценивает мое психическое состояние, не сошла ли я с ума после смерти обоих родителей. Так день и проходит: еда, Сестра Табита, вода, Сестра Табита… и так далее, и так далее.
Отчасти мне хочется взбунтоваться, вырваться из этой комнаты. Сбежать и оплакивать маму вместе с братом. Но я слишком выбилась из сил, тело почти не слушается. Здесь хотя бы тепло, меня кормят, не мучают расспросами и упреками. Я никому не должна объяснять, почему бросила маму одну, почему меня не было рядом.
Все время я провожу в воспоминаниях. Лежу на полу с закрытыми глазами, полностью расслабившись, стараясь ощутить мамины руки в волосах, и прокручиваю в уме ее истории. Я пытаюсь вспомнить их во всех мельчайших подробностях и с ужасом понимаю, что многое уже забыла. Чудесные небылицы об океанах, высоченных домах до самого неба и полетах на Луну. Я хочу, чтобы они навсегда отпечатались в моей памяти, стали неотъемлемой частью моего организма, которую я уже не смогу потерять, как потеряла родителей.
Брат не приходит меня навестить, Сестры тоже ничего о нем не говорят. Интересно, что он обо мне думает? Мне хочется разозлиться на него, целиком отдаться любому другому чувству, кроме потрясения и боли, но я понимаю: Джед так скорбит.
Через неделю моего заточения в комнату входит Сестра Табита и вручает мне черную тунику, отныне я свободна и должна благодарить Бога за волю к жизни, которая позволяет мне двигаться дальше.
Я киваю (Бога в моей жизни больше нет, но об этом лучше помалкивать) и медленно бреду к дому, где совсем недавно счастливо жила моя семья. Теперь этот дом принадлежит брату: после смерти родителей все имущество унаследовал единственный сын. Ничего не могу поделать: сердце щемит от осознания, что мамы там больше нет. И никогда не будет. Зато сколько воспоминаний таится в этих бревенчатых стенах, сколько тепла, смеха и надежд…