Успокоившись, я встаю и вижу на краю платформы Гарри. Он машет мне и широко улыбается. Теперь понятно, что он пытался сказать: чтобы я обернулась и посмотрела на стену за своей спиной! Меня снова разбирает смех.
Даже издалека я вижу, как он горд собой. Горд, что наконец-то нашел способ достучаться до нас, пусть и не самый совершенный.
Я машу Гарри и прижимаю бумажку к груди. Интересно, что было в послании на первой стреле? Быть может, сначала он писал мне длинные письма, которые становились все короче с каждым неудачным выстрелом? Интересно, сколько Нечестивых внизу сейчас носят в себе стрелы с его планами на побег?
Теперь мне надо ответить. Я спускаюсь по лестнице на второй этаж и сбегаю на первый: Трэвис в кладовке, пересчитывает банки с консервами и делает пометки в журнале.
— Мы вышли на связь с остальными! — восклицаю я, размахивая бумажкой у него перед носом.
Трэвис слегка хмурится — наверное, моя радость, которую я сама толком не могу объяснить, немного его задела. Но потом, видя мою широкую улыбку, он тоже улыбается и отбирает у меня записку.
— Это от Гарри! Он привязал ее к стреле и выстрелил в наш дом. Промахнулся несколько раз, — говорю я. — И даже не несколько. Оказывается, меня обручили с самым плохим стрелком деревни!
Лишь когда это слово «обручили» срывается с моих губ, я понимаю, что сказала лишнее. Такое чувство, что отдельные буквы слова повисают в воздухе, как капли жира на поверхности бульона. Как данное обещание, которое нужно сдержать. Я смотрю Трэвису в глаза и вижу в них печаль. Горькое осознание, что, сколько бы мы ни прожили в этом пузыре, отгородившись от остального мира, у нас с Гарри есть общее прошлое. Нас связывают прочные узы.
— Трэвис… — Я не нахожу слов, чтобы успокоить его и все исправить.
— Что ты ему ответишь? — заполняя пустоту, спрашивает он и отдает мне бумажку.
— Не знаю, — говорю я.
Это чистая правда. В глубине души мне хочется написать Гарри длинное письмо и обо всем рассказать. В глубине души я помню нашу крепкую детскую дружбу, и церемонию Обручения, и ночь после… Я помню, как близки мы были к тому, чтобы навсегда стать мужем и женой.
Удивительно, но мне вдруг становится очень одиноко.
Это ужасно, я не должна так думать, тем более при Трэвисе. При Трэвисе, от прикосновений которого у меня колотится сердце и покалывает ладони. При Трэвисе, чье дыхание я слушаю по ночам, чей пульс отбивает ритм моей жизни…
Я роняю бумажку, и она с тихим шорохом опускается на деревянный пол. Трэвис оборачивается и хочет ее поднять, но я останавливаю его, сажусь рядом на пол и заглядываю ему прямо в глаза. Скольжу пальцами по лицу, вспоминая первый раз, когда смогла позволить себе такую свободу.
Моя близость мгновенно на него действует: я слышу это по сбившемуся дыханию, вижу по приоткрытым губам. По трепету ресниц, по застилающей глаза дымке желания…
Трэвис притягивает меня к себе, мимолетно касается губами и прижимает мою голову к плечу. Его объятия крепки, и я сразу понимаю, как сильно он во мне нуждается. Я замираю на груди у Трэвиса, позволяю ему зарыться в мои волосы. И закрываю глаза, по-прежнему чувствуя себя одинокой и потерянной. Отчасти я до сих пор не знаю, на какое будущее мы можем рассчитывать, сможем ли обрести здесь счастье. Да и разве имеем мы право на него рассчитывать, если, кроме нас, на свете никого не осталось? Ведь на нас лежит бремя огромной ответственности: мы обязаны продолжить род человеческий и заново отстроить мир.
Эта ответственность ложится мне на плечи неподъемным грузом. Ответственность за Трэвиса, за Аргуса, за Гарри, с которым я обручена: эти узы по-прежнему нас связывают, хотя мы и не успели завершить церемонию Браковенчания. Кажется, что этот груз — этот страх неудачи — вот-вот проломит мне грудь.
Я выскальзываю из объятий Трэвиса и ухожу не оглядываясь: не хочу видеть его вопросительный взгляд. Он не пытается меня остановить.
Я начинаю лихорадочно искать в доме бумагу, а затем дрожащими руками отношу небольшую стопку чистых листков в одну из спален наверху.
Я смотрю на белый лист, и меня сразу захлестывает волной слов, но я не знаю какие выбрать. Как передать смятение, что сжигает меня изнутри? Тогда я начинаю просто выплескивать все, что во мне накопилось, о чем я молчала, но давно хотела сказать Гарри. А потом Трэвису. Джед и Кэсс. Маме, папе, своей судьбе. Я спешно заполняю листы корявыми буквами, размазывая чернила и не обращая на это внимания.