Я сажусь на койку, и она тихонько скрипит, нарушая колдовскую тишину кельи. Я подтягиваю ноги к груди и прислоняюсь к стене. Интересно, кто спал здесь последним? Трэвис, когда ему стало хуже? Габриэль? Наказанная за какую-нибудь провинность Сестра?
В поисках ответов я подхожу к узкому столу и зажигаю свечи вокруг Писания. Взгляд мой, однако, устремлен внутрь, я почти ничего не вижу перед собой и растерянно листаю страницы, их шелест напоминает шорох осеннего листопада. На слова я не смотрю: меня полностью поглотил собственный внутренний мир.
Вдруг я сознаю, что страницы выглядят как-то странно, слов на них слишком много. Наклоняюсь ближе… Все белые поля, все свободные места на страницах Писания исписаны мелким почерком, настолько мелким, что слов почти не разобрать, да еще просвечивают чернила с обратной стороны.
Я возвращаюсь на первую страницу и пытаюсь расшифровать загадочные надписи: крошечные синие слова на тонких, как луковая шелуха, страницах. «Сначала, — читаю я, — мы не понимали масштабов бедствия».
Я подношу свечу еще ближе, однако на этой странице больше ничего разобрать не могу. Листаю дальше: почерк меняется, чернила становятся черными, а буквы толще и корявее.
Внезапно, примерно на середине книги, записи кончаются. Я веду пальцем вниз по странице и читаю последние строки: «Как и ожидалось, полная изоляция сделала ее неописуемо сильной и быстрой. Да поможет нам Бог, мы отправим ее в Лес и проверим, насколько ее хватит. Так мы лучше поймем своего врага. Ее жертва да сделает нас сильней. Его благодать да поможет нам выжить».
Все это время я сидела затаив дыхание и теперь стала судорожно глотать воздух. Тело дрожит, в голове каша. Я не успеваю проглатывать слезы, застилающие мне глаза. В ужасе отшатываюсь от Писания, спотыкаюсь о коврик и падаю на дверь; она с грохотом захлопывается.
Я взаперти, отрезана от мира! Все внутри меня вопит от ужаса, и я лихорадочно ловлю губами воздух. Паника захлестывает с головой, и я машинально тянусь рукой к тому месту на дверном косяке, где всегда начертаны слова из Писания. Обычно это место гладкое, истертое тысячами ежедневных прикосновений, но здесь дерево до сих пор шершавое, и это возвращает меня к реальности.
Я приглядываюсь к словам и вижу, что это не строчка из Писания, а список имен. В самом низу совсем недавно кто-то вывел: «Габриэль».
Внезапно воздух вокруг меня сдвигается, словно где-то открывают или, наоборот, закрывают дверь, словно тончайшая струйка прохлады проникает в комнату. Все тело покалывает от страха, что меня застанут врасплох. Что меня ждет судьба Габриэль.
Я тяну на себя дверь, и она приоткрывается. Не заперто! Какое счастье! Я выглядываю в коридор. Там все еще стоит едкий запах старого вина. Понятия не имею, сколько времени я провела внизу. Мне хочется читать дальше, но риск слишком велик.
Можно было бы взять Писание с собой… но где его спрятать? Я выбираюсь из крошечной кельи, запираю дверь и, собрав осколки, прячу их за деревянными полками вдоль стен. Затем, пообещав себе вернуться при первой же возможности, я иду назад к входу в туннель, тушу все свечи и выскальзываю наружу. Хорошо смазанные петли легко встают на место: никто и не заметит, что я здесь была.
Поднимаясь из подвала в свое крыло, я замечаю в окнах первый розовый отсвет восхода. В комнате я переодеваюсь в белую тунику и бросаю грязную ночную сорочку в камин. После завтрашней церемонии она мне все равно не понадобится.
Я встаю перед раскрытым настежь окном, и весенняя прохлада окутывает мое тело, смывая запах плесени и старого вина. Смотрю за забор, чуть затуманивая зрение: Лес превращается в полоску яркой зелени, а забор и вовсе пропадает.
В моей жизни не осталось ничего ясного и однозначного. Все потеряло смысл, и я не знаю, как это исправить.
Сегодня меня обручат с Гарри. Сегодня последний день, когда Трэвис может за мной прийти. Празднования начнутся только после полудня, а до тех пор я принадлежу самой себе и могу прогуляться. Я выхожу из собора и иду околицей сонной деревни к любимому холму со смотровой вышкой.
Сверху я разглядываю уже не Лес, а деревню. Дома и домишки начинаются у подножия холма и тянутся до самого собора на другом конце деревни. Его грозный силуэт возвышается над всем вокруг, пристроенные крылья похожи на распростертые руки. За собором виднеются погост и небольшой спуск к ручью, на берегу которого Гарри пригласил меня на Праздник урожая в тот день, когда заразили мою маму. Среди деревьев проглядывают платформы, загруженные продуктами и готовые в любой момент укрыть нас от Нечестивых.
Все это окружено забором: высокая железная сетка охраняет наш покой и сон. Невольно я задумываюсь о том, как уязвимо наше существование, как непрочна эта ограда. Летом ее обвивает ползучий виноград, причиняя массу хлопот Стражам, которые без конца чинят и укрепляют забор.
Удивительно, что от остального мира нас отрезает нечто столь хрупкое — всего лишь переплетенные железные прутья. Нерушимая преграда не только для живых мертвецов, но и для наших собственных надежд и чаяний. Солнце медленно поднимается в небо, и на короткий миг в его лучах вспыхивает ограда запретной тропы за собором.
Все утро я думаю о том, как нам с Трэвисом все исправить. Я расхаживаю туда-сюда по вершине холма и жду своего возлюбленного… А время течет, словно вода над камнем.
Когда наступает пора готовиться к церемонии Обручения, я сажусь на кровать в небольшом домике рядом с собором, где мы с Гарри будем жить после окончательного заключения нашего союза, и безвольно роняю руки на колени. Возможно, Трэвис никогда за мной не придет.
Стук в дверь: сердце подскакивает и начинает неистово колотиться в груди. Я встаю, надеясь увидеть на пороге Трэвиса. Это наш последний шанс. Когда начнется церемония, я должна буду навсегда связать свою жизнь с Гарри или отменить свадьбу.
Такой отказ неизбежно бросит меня в руки Сестер. Придется умолять их взять меня обратно, хотя бы простой служанкой. Женщинам в нашей деревне второго шанса выйти замуж не дают.
Я разглаживаю белую тунику на ногах и дрожащими руками тянусь к двери, в животе тугой комок, все тело захлестывают волны страха, надежды и радости.
Снаружи ослепительно светит солнце — последний вдох дня. Сперва мне кажется, что на пороге действительно стоит Трэвис и моя жизнь наконец спасена, я нашла свое место в мире.
Однако в следующее мгновение раздается мягкий шорох юбок, и в комнату входит Сестра Табита. Она поворачивается и окидывает меня с ног до головы пытливым взглядом.
— Я пришла подготовить тебя к церемонии Обручения, — говорит она. — И благословить от имени всего Союза.
Мне хочется рухнуть, и падать, падать в саму себя, пока не превращусь в пустое место на полу. Голова идет кругом, перед глазами все плывет. Из горла рвутся крик и рыдания. Но нет, Сестра Табита не должна узнать о моих чувствах. Я вскидываю подбородок, закрываю дверь и опираюсь рукой о стену, чтобы удержаться на ногах.
Мы остаемся одни в крошечном однокомнатном домике, где нам с Гарри предстоит жить, пока не родятся дети: тогда нам понадобится больше места. Мысль о том, чтобы родить ребенка от Гарри, тяжелым камнем опускается на дно моей души.
В последние дни мне уже представлялись наши с Трэвисом дети, я мысленно видела, как их крошечные ручки сжимают мой палец… да что там, я нарисовала себе почти всю нашу жизнь. Получается, только эту жизнь, вымышленную, мы и проживем вместе.
Сестра Табита стоит прямо напротив меня, прямая как штык. Наконец она едва заметно улыбается и издает тихий смешок:
— Со многим в жизни мы должны просто смириться, Мэри. Некоторые правила кажутся нам глупыми и бессмысленными, но мы должны свято их блюсти, если хотим выжить.
Она подходит к узкой кровати, ставит на белое стеганое покрывало корзинку и начинает выкладывать вещи, ни на секунду не умолкая:
— Взять, к примеру, Нечестивых. Мы почти ничего о них не знаем. Нам известно только, что их постоянно мучает голод. Однако мы перестали гадать, кто они и откуда. И уж, конечно, никому в деревне не придет в голову усомниться в их существовании, хотя наши предки, безусловно, долгое время вообще в них не верили…