Мы не двигаемся с места, стоим и молча смотрим, не в силах полностью осознать, что происходит: миру, который мы знали, пришел конец.
Конечно, это было неизбежно, но никому из нас не приходило в голову, что рано или поздно это действительно случится. Мы никогда об этом не задумывались. Да, забор проламывали и на нашей памяти; да, нас с рождения учили бояться Нечестивых, и мы боялись. Но после Возврата родилось уже несколько поколений людей. Мы уцелели. Наша деревня была доказательством того, что жизнь возможна даже под постоянной угрозой смерти.
А теперь ее не стало. Все, кого мы знали, все наши вещи и знакомые места все это исчезло.
Мертвые начинают бродить по деревне и подходят к воротам: видимо, им больше не на кого охотиться. День потихоньку идет на убыль, а мы все стоим и смотрим, как мертвецы собираются по другую сторону забора и пытаются его раскачать. Изредка доносятся крики уцелевших с платформ: они тщетно пытаются отвоевать деревню у Нечестивых.
Я начинаю узнавать тех, кто бьется в ворота. Некоторые из них мои соседи. Точнее, были ими. Друзья, одноклассники, их родители… Свежая кровь еще алеет на их одежде или течет изо рта.
Что же будет с людьми на платформах, которые сейчас борются с Нечестивыми? Понимают ли они, что своими действиями только подлили масла в огонь? Подняв лестницы раньше времени и не дав остальным забраться наверх, они создали себе новых врагов — теперь их сотни.
Через некоторое время Кэсс становится невмоготу: она садится рядом с Джейкобом, крепко его обнимает и начинает петь колыбельные, забывая и пропуская половину слов.
Ее голос утешает и меня. Он словно бы напоминает, что в этом мире еще есть что-то нормальное, человеческое. Даже когда все остальное летит к чертям.
— Не нравится мне этот засов на воротах, — говорит Гарри, когда солнце начинает спускаться к горизонту. — Он не предназначен для защиты от Нечестивых.
Я смотрю на засов — единственное, что сдерживает неистовую толпу покойников, — и невольно вздрагиваю. Потом перевожу взгляд на забор вдоль тропы, сначала широкой, но потом становящейся все уже и уже. Железная сетка проржавела и местами густо оплетена ползучими растениями и диким виноградом. Поскольку по тропе никто не ходил, за забором здесь не ухаживали. Интересно, сможет ли толпа Нечестивых его проломить?
— Давайте попробуем пройти по тропе, — говорит Трэвис. — Отойдем подальше, мертвяки потеряют к нам интерес и вернутся в деревню. Хоть ворота перестанут раскачивать. И может… — Он на секунду замолкает, потом с трудом выдавливает: — Может, ночью людям удастся подавить Нечестивых. Отвоевать деревню. — Мы все молчим, а Трэвис добавляет: — Надо дать им хотя бы одну ночь и посмотреть, что будет утром.
Гарри кивает, все еще крепко стискивая топор.
Я молчу. В руках и ногах странное покалывание. Я поворачиваюсь лицом к тропе; остальные в это время еще заняты воротами, а все внимание Кэсс приковано к Джейкобу. Я делаю несколько шагов вперед, напуганная и завороженная одновременно.
Тропа заросла кустами ежевики, поэтому каждый шаг дается мне с большим трудом.
За моей спиной пререкаются Трэвис и Гарри: они спорят о еде и оружии. Сможет ли деревня остановить вторжение? Или тропа — наша единственная надежда?
Я молча ухожу все дальше и дальше от деревни. Тропа постепенно сужается: я раскидываю руки в стороны и почти касаюсь звеньев металлической сетки. В этой части Леса нет Нечестивых, и мне даже мерещится где-то вдалеке птичье пение.
Наконец я принимаю решение: подождать одну ночь. Посмотреть, сможет ли деревня отразить нашествие. Но потом я пойду дальше по этой тропе, если надо, в одиночку.
Ночью идет дождь. Послушав Трэвиса, мы отошли далеко от ворот, чтобы не привлекать внимания Нечестивых. Тропа здесь узкая, и сесть в круг, чтобы хоть немного укрыться от холодного ветра и воды, никак не получается. На одном конце цепочки сидят Трэвис и Гарри, причем Гарри ближе всего к воротам, поскольку оружие есть только у него.
Мы с Аргусом устроились на другом конце; он положил голову мне на ноги, и я то треплю ему уши, то глажу мягкую шерсть. Кэсс сидит посередине, Джейкоб свернулся калачиком у нее на коленях. Белокурые волосы моей подруги растрепались, выбились из косы и стоят светлым нимбом над головой. Джейкоб недавно заснул беспокойным сном, но Кэсс продолжает раскачиваться и напевать что-то уже для собственного утешения.
Трэвис и Гарри тихо спорят, пытаясь решить, что делать дальше. Дождь мешает Нечестивым нас почуять: по воздуху, напитанному водой, запахи не распространяются. Многие мертвецы вообще ушли от забора и скрылись в Лесу. Какое облегчение не слышать их стонов! Впрочем, из деревни ветер временами доносит до нас отголоски битвы.
Нечестивые — свирепый и упорный враг, который не нуждается в отдыхе. Но у деревенских жителей сейчас есть другое преимущество — дождь, и они наверняка им воспользуются.
Время от времени Гарри или Трэвис повышают голос, и тогда Кэсс просит их не шуметь: на громкие звуки из Леса выходят Нечестивые. Один такой растревоженный мертвец начинает трясти забор прямо за ее спиной, стряхивая на землю хлопья ржавчины, и Кэсс заливается слезами.
Я хочу обнять ее за плечи, но мне мешает свернувшийся у нее на коленях Джейкоб.
— Лес не бесконечен, Кэсс, — говорю я. — За ним есть целый мир.
— И что? — дрожащим голосом спрашивает она.
— Разве тебе не хочется узнать, что снаружи? Увидеть океан? Найти место, где ничего этого нет и в помине? — Я показываю рукой на тощего мертвеца, царапающего забор за нашими спинами, но в ночной темноте Кэсс вряд ли что-то видит.
— Об океане всегда мечтала ты, Мэри, а не я. — Она умолкает, и вдруг на мою щеку ложится холодная ладонь.
Я вздрагиваю от неожиданности, но Кэсс не убирает руки. Из-за дождя кончики ее пальцев покрылись морщинками.
— Для нас это единственный способ выжить. Единственный шанс Джейкоба на будущее.
— Наше место в деревне. А место Джейкоба в семье, с родителями.
Мне хочется схватить ее за плечи и встряхнуть, но я только зарываюсь пальцами в шерсть Аргуса.
— Ты разве не видишь? Все изменилось. Родителей Джейкоба может не быть в живых. Как раньше, уже никогда не будет!
Кэсс сдвигает ладонь и закрывает мне рот.
— Не хочу ничего слышать, — ровным и серьезным голосом произносит она. — По-твоему, все наши близкие и знакомые погибли? Нет уж, я так просто от них не откажусь, не сдамся. И ты не должна.
Она убирает руку. Я слышу, как она перекладывает Джейкоба: тот стонет, а потом снова забывается сном. Дождь почти прекратился и едва моросит. Привлеченный стонами мертвеца, к забору подобрался еще один Нечестивый. В темноте я их не вижу, но слышу шорох рук и лязг металла. Я буквально ощущаю их голод.
А ведь когда-то эти руки могли гладить головку больного ребенка, прикасаться к губам любимых, складываться в молитве. Эти руки могут принадлежать моей матери.
— Мы все погибнем, если пойдем по этой тропе, Мэри, — говорит Кэсс. — А ты эгоистка, раз хочешь принести нас в жертву своим прихотям.
Ее слова болезненным эхом отдаются в моем теле. На миг я представляю себе, как мы возвращаемся в деревню и помогаем отразить атаку Нечестивых, а потом завершаем церемонию Обручения и живем с Гарри в том домике у собора. И я рожаю детей от него, а не от Трэвиса. Пытаюсь смириться со своей участью.
— Кэсс, — шепчу я. Вода стекает по моему лицу и попадает в рот. — Мы уже мертвы. Смерть повсюду, ты разве не видишь? И мы бредем по жизни точно так же, как бродят они. Мы давно перестали быть частью какого-либо жизненного цикла, Кэсс.
Она не отвечает. Если бы все было как раньше, я бы рассказала ей про Габриэль, про Сестер, навлекших на нас эту беду, и про доказательство того, что Лес не бесконечен.
Но я молча смотрю в темноту, из которой пришла Габриэль. Кладу руку на влажную землю и представляю, как она замерла на этом самом месте, не решаясь войти в деревню. Что же заставило ее пойти по тропе? Была ли она одна с самого начала или все ее друзья погибли по дороге?