Я попятилась. Происходящее пугало. Раххан тянула меня вперёд, я же упиралась изо всех сил, но тут полы плаща распахнулись, и мы с сестрой ахнули. Из груди в горло, а затем и по всему телу растеклась щекотная волна пузырьков.
— О Всесильный, это же…
Внутри трепетало. Я поняла, что завороженно тяну руку и едва дышу. В маленькой коробке с прозрачной передней стенкой…
Чужестранец запахнул плащ и оскалился. Снова сверкнул золотой зуб.
— Сначала плата.
Чтобы коснуться увиденного, я бы продала душу, но самое удручающее в этом и заключалось: ничего, кроме души, у меня и не было.
— Можно посмотреть ещё раз?
Сердце колотилось. Пальцы покалывало. Тело сделалось лёгким, невесомым, словно там, за оболочкой из кожи, был воздух. А ещё там была струна, о наличии которой я не подозревала и которая, потревоженная, теперь пронзительно, просяще звенела.
Незнакомец покачал головой и повторил:
— Плата.
Увиденное стоило и наших гудящих, сбитых в кровь ног, и страхов, которых я натерпелась в этих глухих переулках, и даже риска не успеть домой до комендантского часа. Оно стоило всего. Но ни у меня, ни у Раххан не было и ломаного гроша, чтобы заплатить за возможность подержать в руках чудо.
В огорчении я топнула ногой, словно пятилетняя девочка, которой в этот момент себя почувствовала. То, что чужеземец прятал за пазухой, было мне необходимо до зуда в пальцах. И, судя по выражению лица, сестре — тоже.
— Я заплачу, — сказала Раххан. Поджала губы и решительно вскинула подбородок. — Магграх, подожди за углом.
— Я…
— Ступай!
— Но у тебя нет денег!
— Пожалуйста!
Я попятилась, по-прежнему ощущая за рёбрами колебания странной, пронзительно звенящей струны. Невидимая нить тянулась по воздуху, соединяя сердце и то удивительное, что было безжалостно скрыто чужой пыльной тканью.
Перед тем как завернуть за угол, я успела заметить, как упал с головы незнакомца капюшон. Там, где я ожидала увидеть лицо, его не оказалось: голова мужчины была замотана чёрными тряпками, открытыми оставались только глаза и рот. Масленый взгляд и похотливо изогнутые, лоснящиеся от слюны губы.
Оглянувшись, сестра кивнула, и я скрылась за поворотом.
Кирпичная кладка за спиной была холодной и шершавой. Я стояла, зажмурившись и заткнув уши. Считала до ста и обратно. Колени тряслись. С крыши капало. Рядом в куче отбросов копошились крысы. В трущобах всегда было чем поживиться. Гробовщики и стражи Сераписа сюде не совались. Трупы убитых лежали в подворотнях неделями.
Спустя вечность сестра сжала мои ладони и отвела от ушей. Обняла, и мы стояли так, пока вечерний воздух холодил мои влажные щёки. Потом Раххан отстранилась.
— Восемь часов, — сказала она.
Глава 2
Возвращались медленно — боялись привлечь внимание стуком каблуков. Чудо, обошедшееся ей так дорого, Раххан убрала в холщовую сумку, с которой обычно ходила на рынок за продуктами к ужину. Солнце горело между золотыми рогами Сераписа — грандиозной статуи, взирающей на город с двадцатиметрового постамента.
— Оно того стоило? — спросила я, боясь взглянуть на сестру.
Раххан прижала сумку к груди и нежно погладила. Она молчала с тех пор, как мы оставили позади злополучный тупик.
— Теперь ты не выйдешь замуж.
Раххан смотрела вперёд. Хотелось взять её за руку, но я не решалась.
— Если женихи от тебя откажутся, если ты навсегда останешься в отцовском доме… — меня передёрнуло, — они… отец и брат… ты же понимаешь… они сделают твою жизнь невыносимой. Или даже…
«Я не буду об этом думать».
Пальцы смяли холщовую ткань.
— Она со мной говорила, — глухо прошептала сестра и закусила губу. Кожа на лбу собралась складками.
— Она?
— Да.
Я нахмурилась:
— Кто — она?
Раххан повела плечом:
— Не знаю. Она.
— И как она выглядела?
Сестра промолчала.
Солнце опускалось к ногам Сераписа, готовое исчезнуть за постаментом. Тени на асфальте удлинялись.
— Я её не видела, — сказала Раххан, когда я решила, что сестра не ответит.
— Она приказала тебе достать это? — я кивнула на сумку.
Раххан покачала головой:
— Нет. Ты не понимаешь.
Я и правда не понимала, но больше не приставала к сестре с расспросами: та рассказывала ровно столько, сколько считала нужным, и сейчас не была настроена на беседу.
Мы шли и шли, слишком погружённые в мысли, чтобы быть осторожными. Раххан прижимала к себе сумку бережно, даже благоговейно, словно несла младенца. Хотелось развернуть ткань и снова взглянуть на чудо, но просить об этом казалось неправильным.