— Злая колдунья спасла жизнь твоему ребёнку. Спасла с помощью тёмных чар. Добрые слуги Сераписа бросили её за это в тюрьму.
Молчи, Эсса, молчи. Как мне жить с осознанием того, что я сделала? Тяжесть совершённой ошибки давила на плечи.
«Если бы можно было повернуть время вспять…»
Словно почувствовав моё состояние, дочка бросила куклы и обняла мои бёдра, такая солнечная в своём жёлтом платье.
Никогда я не смогу оплатить сестре этот долг, как никогда не искуплю свою вину перед ней.
Глава 30
Эсса уговорила Альба устроить нам с Раххан встречу. Следуя за охранником по тюремному коридору, я думала о том, что это будет наш с сестрой первый разговор за пять лет. И я не знала, что сказать. Мысли путались, словно вязальные нитки в клубке. Хотелось упасть перед Раххан на колени и молить о прощении. Хоть как-то заглушить это невыносимое чувство вины.
Пять минут — а казалось, целую вечность — мы шли по узкому коридору, и по обеим его сторонам тянулись решётки пустующих камер. Внутри — голые бетонные стены и деревянные лавки с прохудившимися матрасами. За символическими ширмами пожелтевшие унитазы с бачками без крышек.
С трудом передвигая ноги, я смотрела в спину провожающему меня тюремщику и мысленно поторапливала: «Скорее!» Звуки шагов обгоняли нас, подхваченные эхом, и в тишине казались оглушительными. Громче был только стук моего сердца.
Наконец страж остановился. Железная решётка, делившая коридор на зоны, открылась с пронзительным скрипом. В кармашке за ней было три камеры.
Тихо гудела люминесцентная лампа, разбрызгивая зеленоватый свет. Таким он казался из-за оливковой краски, который были покрыты стены. Пахло испорченным сыром.
Я думала, что, увидев сестру, брошусь к ней, рассыпавшись в извинениях, но онемела, приросла к полу. Вопреки ожиданиям, охранник не уходил — топтался за моей спиной, усиливая чувство неловкости. Его присутствие раздражало. Неужели нельзя оставить нас наедине?! Хотя бы на минуту!
Вздохнув, я заставила себя подойти к решётке. Сначала показалось, что сестра спит: она лежала на полке, вмурованной в стену, но, когда я приблизилась, открыла глаза. Взгляд был мутный, бессмысленный. Ей что-то кололи — препараты, превращающие человека в овощ.
Слёзы хлынули, словно прорвало плотину. Я обнаружила себя на коленях, что-то бессвязно шепчущей. Зрение затуманилось. Во рту было солоно. Я не понимала, что говорю. Не слышала себя за шумом крови в висках.
«Как они могли сотворить с ней такое? Поднять рука на женщину, спасшую жизнь ребёнку? Мучить невинного человека… За что?»
Я смотрела на Раххан, в её бледное, осунувшееся лицо, и последние иллюзии таяли. Вера в справедливый мир — мир, где каждый получает то, что заслуживает, окончательно рухнула.
Эсса оказалась права: они — чудовища.
Взгляд Раххан прояснился. Губы разомкнулись, сухие, потерявшие цвет. Протянув руку между железными прутьями, она погладила меня по мокрой щеке.
— Прости, — прохрипела Раххан.
За что она извинялась? Это я — я! — должна была молить о прощении!
Сестра улыбнулась потрескавшимися губами и, обессиленная, закрыла глаза. Чтобы различать её прерывистый шепот, приходилось вжиматься лицом в решётку камеры.
— Я ошибалась, — скрипела Раххан. — Мне стыдно…
За что? За что ей могло быть стыдно? Это не она — я всё испортила, уничтожила единственный шанс на спасение, на лучшую жизнь. Подвела Раххан, Эссу. Всех. И Диану. Мою дочь тоже.
— Я ошибалась, — каждое слово давалось сестре c трудом, но она говорила, превозмогая усталость и боль, хрипела, когда голос подводил, кашляла, собиралась с силами и продолжала, словно не было ничего важнее, чем донести свою мысль: — Мне стыдно… за то… что…когда-то я… называла их рабынями… овцами. Они… лучше… чем я о них думала. Узнала их… в школе… на нашем кружке… Они… помогают… друг другу… Гэрха… испачкала кровью… твою простыню… Ирима…защитила Тару. Аггра…
Невыносимо было видеть сестру такой.
— Прости, прости, прости. Я поговорю с Альбом, с… с отцом. Тебя выпустят. Это недоразумение.
Кого я собиралась просить о помощи? Кто меня стал бы слушать? Я понимала, что несу чушь, обманываюсь, но остановиться не могла.