Константин Яковлевич Ваншенкин
Леша
Кто хоть когда-нибудь был маленьким, помнит, как это прекрасно, когда рядом есть не только сверстник, но и старший, тем не менее по-человечески относящийся к тебе сосед. Не какой-нибудь маменькин сынок, что совершенно обесценивало бы его примерные качества, – напротив, человек известный и могущественный.
Леша был старше меня на шесть лет. Честно говоря, кому не случалось в жизни, даже не желая того, мимоходом, обидеть, унизить младшего и слабейшего! Леша принадлежал к числу редких натур, обладающих врожденным чувством справедливости. Он ни разу не щелкнул никого из нас, мелюзги, по затылку, не отогнал, не обозвал.
А между тем слава его была велика.
Он был вратарем заводской детской команды. Вижу его, высокого, гибкого, в желтом свитере и черных перчатках. Почему-то особенно ярко запомнилось, как он ставил мяч на угол вратарской и, повернувшись для разбега, поднимал руку, – мне был тогда непонятен смысл этого жеста. Но именно с него я невольно стал замечать, кто как выбивает: один, согнувшись, прямо из-под ладони пасует защитнику, другой отходит в сторону, сразу давая выбивать беку, третий пятится в ворота, а потом сам резко бьет в поле. А самый знаменитый в моем детстве вратарь, поставив мяч, шел к штанге, обязательно поплевывая для чего-то в перчатки, затем поворачивался лицом к полю, ударял носком правой бутсы в землю и лишь тогда выбивал.
Это – с земли, но и с рук выбивали по-разному, однако не так далеко, как теперь, отчасти, вероятно, потому, что не выходили к линии штрафной площадки, а били с вратарской.
Благодаря Леше я и пристрастился к футболу; подражая ему, мечтал сделаться настоящим вратарем, но однажды утром забрел с ребятами на городской стадион, приблизился к воротам и ужаснулся их ширине – можно было играть вдоль ворот, от штанги к штанге.
Когда я пошел в школу, Леша уже учился в седьмом. Разумеется, и здесь он был знаменитостью.
Я был достаточно самостоятелен, во дворе и на улице чувствовал себя вполне свободно, но школа меня ошеломила, это был совсем другой мир, я растерялся, потонул в нем, пока не опомнился, не пришел в себя, не выплыл. Подобное ощущение я испытал через много лет – в армии.
Иногда я подгадывал, чтобы выйти из дому вместе с Лешей, но он сразу уходил вперед – для закалки бежал к школе бегом по нашим тихим переулочкам, вдоль дощатых замшелых заборов, а я, далеко отстав, плелся со своим портфелишком.
Как-то раз, пасмурным утром, еще не совсем проснувшись, я тащился по безлюдному узкому переулку с глухими заборами и заметил происходящее, лишь когда меня толкнули и сказали: «Обожди!»
На дороге стоял Рыжий с двумя приближенными. Это был действительно рыжий, густо заляпанный веснушками, довольно хилого вида малый из третьего класса. Я уже знал, что он всесилен и связываться с ним не стоит.
Неизвестный мне кудрявый мальчик, уже пропущенный через эту заставу, с полными слез глазами подбирал с грязной земли тетради. На очереди был мой одноклассник Славик, беленький, аккуратный. Я сделал попытку пройти, но один из свиты оттолкнул меня к забору.
Славик с живейшей готовностью, глядя на Рыжего преданно, почти радостно, сам скинул с плеч и раскрыл ранец. Рыжий задумчиво повертел на пальце целлулоидовый угольник и, видимо решив, что пропажа такой ценной вещи может встревожить родителей Славика и побудить их к активному расследованию, сунул его обратно. Зато он ловко распаковал завернутые в вощеную бумагу два пышных ломтя булки с яблочным повидлом между ними, разъединил их, один зажал в зубах, пачкая щеки, а другой, кое-как замотав, бросил обратно в ранец. Он отпустил гордо сияющего Славика, обложив его постоянною данью: повелел половину домашних гостинцев ежедневно передавать ему, Рыжему.
Дело в том, что время тогда было голодное: карточки, – не военные, конечно, а те, что были раньше, – отменили их еще через год.
Теперь они взялись за меня. Рыжий уверенно, как к своему, потянулся к моему портфелю, но я, прижавшись спиной к забору, крепко держал за дужку, не отдавал. Он, несколько как бы удивившись, замахнулся на меня и, когда я отстранил голову, неожиданно ударил меня ногой и попал в колено.
И, возмущенный его подлостью, ничуть не думая о последствиях, я резко выбросил вперед левую руку и прямым ударом, острыми костяшками, сам дивясь, как это ловко у меня получилось, дал ему по носу. Я даже испугался, но еще сильнее было пронзительно-радостное чувство: постоял за себя.