На этом наш разговор закончился.
Но прежде чем бабушка отошла в иной мир – а это случилось вскоре после описанной здесь беседы, – она успела немало поведать мне о Лэшере. Излюбленным способом, посредством которого он расправлялся со своими жертвами, был страх. Приняв человеческое обличье, он по ночам вгонял в ужас кучеров и всадников и вынуждал их сворачивать с дороги и тонуть в болотах. Подчас ему удавалось испугать даже лошадей – лучшее доказательство того, что в эти мгновения он действительно был материален.
Если надо было проследить за любым из смертных, будь то мужчина или женщина, никто лучше Лэшера не мог справиться с подобной задачей. В своей удивительно непосредственной, почти ребяческой манере он рассказывал не только о делах, но и о помыслах предмета своих наблюдений. Однако выражения, которыми он пользовался при этом, были весьма своеобразны и требовали осторожного толкования.
Разумеется, Лэшер не знал себе равных и в воровстве. Как правило, он похищал мелкие вещи, хотя иногда добычу его составляли банкноты на значительную сумму. Он также обладал умением входить в тело смертного – правда, на непродолжительное время, – с тем чтобы видеть его глазами, слышать его ушами, осязать его кожей. После подобных опытов он обыкновенно чувствовал себя предельно утомленным и измученным и нередко в припадке бешеной злобы и зависти убивал несчастного, чье тело только что покинул. Это означало, что помогать ему в таких выходках следовало с крайней осмотрительностью, ибо невинный обладатель тела, в которое он входил, зачастую подвергался уничтожению.
Мари-Клодетт сообщила, что подобная неприятность уже случилась с одним из ее многочисленных племянников, а моих кузенов. После этого прискорбного случая она взяла за правило следить за Лэшером и научилась подчинять его своей воле. Иногда она подолгу изводила призрака молчанием, закрыв глаза и делая вид, что не слышит ни единого сказанного им слова.
– Помучить его не так уж трудно, – поделилась она со мной. – Ведь он наделен способностью чувствовать, обижаться, плакать. Откровенно говоря, вот уж кому я не завидую, так это ему.
– Я тоже, – откликнулся я.
– Никогда не презирай его и не позволяй себе над ним насмехаться, – посоветовала бабушка. – Иначе он проникнется ненавистью к тебе. Всякий раз, когда его видишь, отводи взгляд.
Вот уж нет, усмехнулся я про себя, но счел за благо промолчать.
Примерно через месяц бабушка умерла. Когда это случилось, мы с Октавием находились в болотах. Нам захотелось пожить на лоне дикой природы, на манер Робинзона Крузо. Вытащив на твердую землю нашу утлую плоскодонку, мы разбили лагерь. Затем Октавий отправился на поиски хвороста, а я попытался разжечь костер из тех нескольких веток, что оказались у меня под рукой. Как: я ни старался, попытки мои оставались безуспешными.
Внезапно еле тлеющий огонь вспыхнул множеством искр. Я удивленно вскинул голову. Передо мной собственной персоной стояла Мари-Клодетт, моя обожаемая бабушка. Никогда прежде она не выглядела столь бодрой и цветущей. Свежие ее щеки сияли румянцем, губы казались сочными и мягкими. Без всякого усилия она подняла меня с земли, поцеловала и опустила вновь. А потом она исчезла. Исчезла в мгновение ока. Лишь маленький костер по-прежнему горел у моих ног.
Я понял, что означало это видение. Бабушка прощалась со мной. Она отошла в иной мир. Я позвал Октавия и сказал, что нам необходимо безотлагательно вернуться в Ривербенд. По пути домой нас настиг жестокий ураган, и нам пришлось пробираться сквозь сплошную стену дождя, сражаясь с неистовым ветром, порывы которого швыряли нам в лицо листья, обломки сучьев и даже мелкие острые камни. Наконец мы добрались до ворот дома, и рабы, выбежавшие нам навстречу, поспешили укутать нас одеялами.
Мари-Клодетт и в самом деле скончалась. Заливаясь слезами, я рассказал матери о том, каким образом узнал об этом горестном событии. Думаю, впервые за всю мою недолгую жизнь мать получила возможность убедиться в моей незаурядности. И хотя я сидел у нее на коленях, свернувшись калачиком, она впервые разговаривала со мной не как с несмышленым дитятей, а как со взрослым мужчиной.
– Значит, бабушка посмотрела на тебя и поцеловала… – несколько раз повторила она.
А потом в спальне покойницы, где родственники и слуги рыдали, открытые ставни хлопали на ветру, а охваченный ужасом и тоской священник читал молитвы, я вновь увидел нашего семейного призрака. Он стоял за плечом матери. Глаза наши встретились, и я заметил, что взор его полон мольбы и затуманен слезами. А потом он исчез – как бывало всегда.
Наверное, Майкл, вы полагаете, что именно так закончится и моя собственная история, то есть сейчас вы мысленно произнесете ее заключительные слова «И тогда Джулиен исчез» – и… Но где я окажусь после этого – вот в чем вопрос. Куда мне предстоит отправиться? Где я обретался до того, как вы призвали меня сюда, – на небесах или в аду? Я так устал, что мне безразлична моя дальнейшая участь. Полагаю, в этом мое спасение.
Но вернемся к тому далекому дню, печальному, шумному и суматошному. Итак, дождь стучал по крыше, ветер хлопал ставнями, а бабушка недвижно лежала на высокой резной кровати – такая аккуратная и маленькая под роскошным кружевным покрывалом. Мать, худощавая и темноволосая, не сводила с меня глаз, призрак, стоявший у нее за плечом, вновь принял образ красивого мужчины, а крошка Кэтрин заходилась плачем в своей колыбели. Именно с того дня началась моя взрослая жизнь, в которой мне предстояло стать главной опорой для матери и всей семьи.
Вскоре после того, как бренные останки Мари-Клодетт обрели покой на приходском кладбище – ведь мы, католики, никогда не хороним умерших в собственных имениях, а только в освященной земле, – матерью овладел первый приступ безумия. И я был тому единственным свидетелем.
Вернувшись домой после погребальной церемонии, Маргарита поднималась по лестнице в свои покои, как вдруг с губ ее сорвался пронзительный вопль. Я бросился вслед за ней и успел ворваться в комнату прежде, чем она заперла двери. Она кричала не переставая, и голос ее был полон тоски и отчаяния. Несомненно, крики эти исторгала из ее груди глубокая скорбь по ушедшей матери, которой она многое не успела сказать и для которой уже ничего не могла сделать. Но постепенно горе переросло в дикий гнев.
И гнев это обрушился на духа, не сумевшего предотвратить смерть Мари-Клодетт. «Лэшер, Лэшер, Лэшер», – беспрестанно повторяла мать, и голос ее дрожал от ярости. Она хватала с постели подушки и в клочья разрывала наволочки, так что вся комната оказалась сплошь усыпанной перьями. Если вам никогда не доводилось быть свидетелем подобного зрелища, советую разорвать перьевую подушку – увидите, что получится. Воистину с этим зрелищем ничто не может сравниться. Маргарита разорвала целых три подушки, так что в воздухе вихрем кружились тысячи перьев. Усыпанная ими с ног до головы, мать вопила без умолку. Никогда до той поры мне не доводилось видеть существа, столь глубоко несчастного и одинокого. Глядя на терзания матери, я начал жалобно всхлипывать.
Увидев это, она бросилась ко мне, сжала в объятиях и, заливаясь слезами, стала просить у меня прощения за жуткое представление, разыгравшееся на моих глазах. Прижимаясь друг к другу, мы улеглись на кровать, и вскоре мать, утомленная криками и рыданиями, уснула. На усадьбу нашу спустилась ночь. В ту пору, когда масляные лампы были редкостью и даже состоятельные люди в большинстве своем обходились свечами, с приходом темноты жизнь везде замирала и все погружалось в сон.
Проснулся я где-то около полуночи. Циферблата часов я разглядеть не мог, однако чувствовал, что царит глубокая ночь. А еще я знал, что за окнами весна, и ощущал неодолимое желание откинуть москитную сетку, выйти на свежий воздух и полюбоваться луной и звездами.
Так вот, едва я сел, как увидел перед собой призрака – он сидел на краешке кровати и протягивал ко мне свою белую руку. Яне издал ни звука – просто не успел. Ибо в тот же миг пальцы его коснулись моей щеки, и это прикосновение неожиданно оказалось чрезвычайно приятным. Мне даже почудилось, что нежный ночной воздух ласкает меня и призрак, растворившись в нем, целует меня невидимыми губами, гладит, наполняя блаженством. Если вы помните, какие всепоглощающие чувства способен испытывать ребенок в столь юном возрасте, то понимаете, о чем я говорю!