Гиффорд ожидала самого худшего: вести о том, что Роуан мертва. Впервые за сотни лет у семьи не было законной претендентки на наследство. Ох уж это наследство. После того как Гиффорд прочла длинное повествование Эрона Лайтнера, она уже не могла испытывать прежних чувств к наследию семьи. Интересно, где находится драгоценное ожерелье? Наверняка ее предусмотрительный муж Райен припрятал его в надежном месте. Вероятно, там же, где хранил рукопись этой ужасной «истории» семьи. Гиффорд не могла простить ему неосторожности, из-за которой длинное исследование Таламаски, раскрывавшее семейную тайну, попало в руки Моны. Теперь девочке известно о передающемся из поколения в поколение даре ведьмовства.
А может быть, Роуан сбежала вместе с ожерельем? Гиффорд вдруг вспомнила о еще одном, хотя и менее значительном поводе для сожаления: она позабыла отослать Майклу медаль.
Через два дня после Рождества, когда детективы и следователь полиции осматривали дом изнутри, а Эрон Лайтнер и его напарник Эрик… — как бишь его там? — собирали образцы крови, залившей ковер и стены, Гиффорд случайно заметила валяющуюся возле бассейна медаль.
— Ты хоть понимаешь, что они и об этом напишут в своем исследовании? — возмущалась в разговоре с мужем Гиффорд, имея в виду труд Лайтнера.
Но Райен и слушать ее не хотел.
Еще бы! Эрону Лайтнеру доверяли все. А Беатрис, судя по всему, вообще в нем души не чаяла. Чего доброго, она еще и замуж за него выскочит.
Находкой Гиффорд была медаль, а правильнее сказать — орден Святого Архангела Михаила, великолепный старинный серебряный экземпляр на порванной цепочке. Гиффорд украдкой сунула его в свою сумочку и собиралась отдать Майклу, когда он вернется домой из больницы. Ей хотелось избавить его от лишнего расстройства. Однако после Гиффорд почему-то совершенно об этом забыла. Наверное, надо было перед отъездом отдать орден Райену? Но кто знает, какие воспоминания он мог пробудить в душе у Майкла. Не исключено, что орден был на нем в то самое Рождество, когда он чуть не утонул в бассейне. Бедняга…
Дрова в камине громко трещали, и мягкое, умиротворяющее мерцание огня разливалось по пологому потолку. Только сейчас Гиффорд обратила внимание на тихий шум прибоя, который оставался таким на протяжении целого дня. Иногда в Мексиканском заливе царил полный штиль. Интересно, бывало ли такое затишье на побережье океана? Гиффорд любила рокот волн. Ей нравилось, когда они в темноте обрушивались на берег, словно предупреждая о своем намерении завладеть новой территорией — отрезком суши вместе со стоявшими на берегу пляжными домиками, особняками и припаркованными автофургонами. Не иначе как они служили первыми ласточками предстоящего урагана и мощной приливной волны, которые беспощадно сметут с песчаной земли все, что попадется им на пути. И если кому-то пока еще случайно удается выйти из такой переделки невредимым, этой участи им все равно не избежать.
Гиффорд с упоением размышляла о бушующем море. Она всегда хорошо засыпала под грохот шторма. Природа никогда не служила источником ее страхов и несчастий. Нет — все они брали свое начало исключительно в легендах и преданиях окутанного тайной прошлого семьи. И этот дом она любила главным образом за его хрупкость — за то, что ураган в два счета мог разнести его в щепки и разметать по округе, словно колоду карт.
Днем Гиффорд совершила прогулку вдоль берега, чтобы посмотреть на дом, который недавно купили Майкл и Роуан. Он стоял южнее, в нескольких милях от ее убежища, и, естественно, представлял собой вполне современное строение на сваях, свысока смотрящее на пустынную полосу пляжа. Разумеется, никаких признаков жизни Гиффорд в этом доме не обнаружила.
Вид этого места почему-то оказал на нее довольно удручающее впечатление, от которого она долго не могла избавиться. Возвращаясь назад, она вспоминала о том, как Роуан и Майкл провели здесь свой медовый месяц, а также о том, как полюбился им этот дом. Правда, собственное прибрежное жилище приходилось ей по душе гораздо больше, и она лишний раз порадовалась тому, что оно было низким, а от залива его защищала невысокая и неприметная с берега дюна. В последнее время никто уже не строил таких домов. А Гиффорд очень ценила его именно за уединенность и гармоничное единение с пляжем и водой. Ей нравилось, что можно было выйти за дверь, сделать всего три шага по дорожке и сразу же оказаться на песчаном берегу, откуда было рукой подать до кромки моря.
В сущности, залив ничем не отличался от моря. Шумный или тихий, он все равно был огромным и безбрежным, каким бывает только настоящее море. И простирался на юг до самого горизонта, если вообще не до самого края земли.
Через час должна была наступить первая среда Великого поста. Гиффорд ждала ее прихода с таким напряжением и нетерпением, будто это был час ведьмовства. В глубине души она давно затаила обиду на праздник Марди-Гра, который никогда не делал ее счастливой. Более того, обыкновенно он приносил ей гораздо больше печалей, чем она была способна вынести.
Хорошо бы проснуться на следующий день, когда все уже окажется позади! Гиффорд с таким предвкушением ожидала наступления поста, словно от него зависел приход весны. Заранее разведя огонь, она улеглась на кушетку и, чтобы как-то скоротать ближайший час, отдалась своим размышлениям. Ей нужно было хотя бы чем-то себя занять, чтобы не считать медленно тянущиеся минуты и не терзаться угрызениями совести из-за того, что она проигнорировала общество своей семьи, собравшейся в особняке на Первой улице, а значит, ничего не предприняла для предотвращения беды. Неожиданно она ощутила досаду на тех, кто всегда мешал ей воплотить в жизнь свои благие намерения, кто не мог отличить истинную угрозу от ложной и пропускал мимо ушей все, что говорила Гиффорд.
Нужно было предупредить Майкла Карри, размышляла она, а Роуан Мэйфейр. Но они ведь сами читали семейную историю. И должны были все знать. Дом на Первой улице еще никому не принес счастья. Зря они туда переселились. В этом состояла их роковая ошибка. Зло обитало в каждом кирпиче, в каждом кусочке известки этого дома. В нем коротали свой век тринадцать ведьм, не говоря уже о том, что на чердаке до сих пор хранились вещи Джулиена. В этих вещах затаилось зло. Словно осиные гнезда, спрятанные в капителях коринфских колонн, оно облепило весь особняк вместе с его потолками, навесами и карнизами. Это был дом без надежд и без будущего. Гиффорд всегда это знала.
Чтобы это утверждать, ей не нужны были никакие исследователи из Таламаски, прибывшие из Амстердама. То, что она знала, не прочтешь ни в одной книге.
Причем осознание опасности пришло к ней с первым посещением дома, когда, еще маленькой девочкой, ее привела туда любимая бабушка Эвелин. Ее уже тогда называли Старухой, потому что ей было много лет, а в семье Мэйфейров к тому времени уже появились несколько молодых Эвелин. Одна из них вышла замуж за Чарльза Мэйфейра, другая — за Брюса. Однако об их дальнейшей судьбе Гиффорд ничего не было известно.
Итак, они с бабушкой пришли на Первую улицу, чтобы навестить тетушку Карлотту и бедную Дейрдре Мэйфейр, как всегда восседавшую на своем троне — в кресле-качалке. Гиффорд тогда увидела знаменитое привидение, причем удивительно ярко и отчетливо. Им оказался мужчина, все время стоявший у кресла Дейрдре. Заметила его и бабушка Эвелин — в этом у Гиффорд не было никаких сомнений. А тетушка Карлотта, эта строгая и высокомерная дама с норовистым характером, без умолку болтала с ними в мрачной гостиной, будто никакого призрака и в помине не было.
Что же касается Дейрдре, то к тому времени она уже практически впала в невменяемое состояние.
— Бедное дитя, — посетовала тогда бабушка Эвелин. — Джулиен все это предвидел.
Это была одна из тех фраз, которые часто повторяла Старуха Эвелин, но всегда наотрез отказывалась давать им объяснения. Позже она сказала своей внучке Гиффорд: