— Уже вызвала.
— Тогда отбой.
— Одну минутку. Считаю необходимым предупредить, что вас ожидает комиссия с Земли.
Якушев тяжело вздохнул, стараясь сохранить равновесие.
— Что им надо?
— Они не сказали.
— Понятно…
Когда машина тронулась в путь, Катя слабо улыбнулась:
— По крайней мере, я теперь знаю, что тебе не все равно.
— Дура. Полтора года войны, два года здесь — и никакого проку. Любая бестолочь уже научилась бы стрелять на рефлексе! Еще один прокол — и уволю к чертовой матери, мне не нужен член команды, неспособный не то чтобы чью-то спину прикрыть, а даже о себе позаботиться!
Она помрачнела.
— Так вот что тебя взволновало… Ладно, командор, не горюй. Подай ходатайство, может, тебе медаль причитается «За бестолковую жену», — с деланной усмешкой сказала она.
На суровом лице Николая ничего не отразилось. Он только устало проговорил:
— Будь добра, избавь меня сегодня от своих истерик.
Девушка прикусила губу и уставилась в окно. Иногда она сквозь обиду украдкой поглядывала на мужа. Несмотря ни на что, Катя любовалась им. И посеребренными сединой висками, и взглядом хмуро-серых глаз, и даже глубоким шрамом на подбородке, который так хотелось поцеловать.
А за окном неспешно проплывали столетние кряжистые деревья и густой кустарник, которым не было никакого дела до печалей людей.
Катя ненавидела Астерион.
Противный моросящий дождь не унимался всю ночь. Она насквозь промокла и замерзла, но все равно сидела на ступеньке возле его дома и ждала. Сначала Катя очень волновалась, часто посматривала на часы и вздыхала, всякий раз обнаруживая, что время ползет неприлично медленно. Когда настала полночь, нетерпение улеглось, и нервную дрожь победил обычный озноб. А еще через два часа девушка перестала смотреть на часы и просто смотрела на отражение фонарей в лужах.
Он подошел с другой стороны и совсем тихо.
— Катя? Ты с ума сошла, что ты здесь делаешь?
Девушка вздрогнула и обернулась.
Николай был пьян, парадный китель нараспашку, сорочка наполовину расстегнута.
— Я узнала, что ты прилетаешь сегодня.
— Господи, да ты вся промокла! И руки ледяные! Ты что, без термобелья? Обалдеть. Немедленно заходи в дом!
От его прикосновения сердце радостно забилось, и Катя охотно повиновалась.
В доме Николая пахло пылью и запустением. Он поспешно и не очень ловко шарился по шкафам, пока наконец не вытащил длинный серый свитер и термоноски.
— Он тебе за платьице сойдет. Держи это и марш в душ! А, подожди. Выпей-ка, — Николай вытащил из бара пузатую бутыль и налил добрые полстакана бальзама. Катя понюхала напиток и поморщилась.
— Без разговоров. Просто пей и все.
Она подчинилась, поперхнулась, горячее тепло приятно разлилось по телу. Прижав к груди свитер, Катя ушла в ванную комнату. Положила сухую одежду на полку, подумала и вернулась к Николаю.
— Искупай меня? — сказала она и сама испугалась своей смелости.
Николай чуть не уронил только что налитый бокал и ошарашенно обернулся.
— Чего?
— Искупай меня? — повторила Катя уже уверенней, и хотя ее щеки стали пунцовыми, то ли от волнения, то ли от бальзама, глаза она не опустила.
— Да ты соплячка еще! Брысь в ванную, и без глупостей!
— Мне девятнадцать лет, я учусь в юридическом университете и я уже не соплячка! — крикнула она в ответ, чувствуя, как закипают слезы, — И я люблю тебя. Давно. Сам знаешь.
— Катя, ты дочь моего друга, я старше тебя на пятнадцать лет, и я не могу… ты для меня — ребенок!
— Ребенок?
Она одним движением стащила с себя кофту вместе с курткой. Разгоряченная, с прилипшими к обнаженным плечам длинными прядями волос, Катя рывком расстегнула тугой лиф, освобождая упругую нежную грудь.
Николай онемел. Как зачарованный, он смотрел на девушку, не в силах отвести взгляд. Наконец шумно выдохнул и сел. Выпил залпом содержимое бокала.
— Мне надо еще выпить, — пробормотал он, и уже хотел было направиться за добавкой, но прямо перед ним возникла Катя.
— Ты только не думай, что я шлюха. Я… я никогда не была и не буду ничьей, кроме тебя, — проговорила она и, опустившись на пол у кресла, пылающей щекой прильнула к его колену.
Пустой бокал выскользнул из подрагивающих разжавшихся пальцев и с глухим стуком упал на покрытие.
— Какого черта… какого же черта…
Он повернул к себе ее лицо и больно прижался лбом к ее лбу.
— Кать, я пьян, я очень пьян и я…
Девичья ладошка нежно коснулась колючей щеки, и Николай взорвался. Он целовал ее улыбку, и соленые от слез глаза, и руки, торопливо расстегивающие сорочку у него на груди.