— К сожалению, ими придется пожертвовать ради экологической реанимации Земли.
— Но вы же сами родились и выросли на Астерионе! — возмутился Бакай, маленький, щупленький, похожий на ребенка, с длинной огненно-рыжей косицей за плечами. — Вы предаете свою родину!
— Прежде всего, мы — люди, а родина человечества — Земля. Все остальное — вторично! — парировал Ванской, — Будьте любезны, Николай Владимирович, останьтесь. А все остальные — свободны.
Все ожидали командора, погрузившись в молчание. Только Гвиера отправилась к компьютеру проверить инкубатор.
— Павиан лютует. Скачет по клетке, не ест ничего. Надо связаться с музеем, подтвердить их запрос. А то вдруг нас уже опередили… А вот малыша все-таки придется выпустить. Он кричит не переставая.
— Выпустить?.. — эхом отозвалась Катя.
— Заставить его пережить такие потери одну за другой было жестоко. Сначала настоящая мать, потом приемная…
— Чего? Ты хочешь чтобы это хвостатое чудовище шастало за мной по всей базе?!. — возмутился Сева.
— Увы. Иначе, боюсь, он может погибнуть. Да ладно, не переживай ты так, представь, что он кошка или комнатная собачка.
Бакай ничего не сказал, хотя никогда не упускал случая подшутить над приятелем. Он тихо плакал, уставившись в пол и размеренно покачиваясь из стороны в сторону.
Через несколько мгновений взъерошеный детеныш, заливаясь стрекотом, уже несся по коридорам навстречу к возлюбленной «материнской» штанине.
— Он что, так за мной теперь всю жизнь бегать будет?.. — растерянно проговорил Сева.
— Нет, только до наступления половозрелости.
— Это сколько по нашему летоисчислению?..
Ответа он так и не получил, потому что в этот момент в комнату вошел Николай.
— Ну что, шеф? Пришло время чемоданы паковать, или еще повоюем?
— Судя по всему, у них уже все решено, дело только за официальным оформлением закрытия заповедника, а это недолго, — голос Якушева прозвучал глухо и устало. — Впрочем, не нашего ума дело. Им — судьбы мира решать, а наш удел — лешачить. — И, обернувшись к следопыту, добавил, — Бакай, мне очень жаль твою родину.
Тот кивнул и вытер влажные щеки.
— В связи с последними новостями предлагаю начать официально филонить на работе! — воскликнул Сева, — Ну какого черта мы сегодня сдали четверых за одну убитую белошейку, поломали ребятам жизнь, если через год практически всех белошеек ухлопают, причем совершенно официально? Бред какой-то.
— Себастьян!
— Что, командор? Разве я не прав?
— Ты или будешь работать качественно, или не будешь здесь работать вообще! За такую философию я не стану целый год ждать, чтобы тебя уволить! Понял, лейтенант?
В голосе Николая звенела такая ярость, что присутствующие невольно втянули голову в плечи. Весь гнев, так старательно и глубоко запрятанный на самое дно, вырвался наружу и обрушился на подвернувшегося под горячую руку Себастьяна. А потом командор развернулся и ушел к себе.
— Что это было? — осторожно спросил Сева то ли окружающих, то ли себя.
— Это называется «вызвериться», — хмыкнула Катя. — Пойду-ка я прогуляюсь, что ли.
— Ты бы лучше его утешила, приласкала. Ради нашего всеобщего блага и доброго здоровья.
— Грубо, Сева, — прервала молодого человека Гвиера. — Но кое в чем он действительно прав, Катенька. Командор нуждается в тебе. Гнев — это щит, который он использует чтобы прикрыть свои раны. И долг жены — залечивать то, что сокрыто от чужих взглядов.
Катя привычным движением растрепала заколотые на затылке волосы и с горечью посмотрела на дверь, за которой скрылся ее муж. Если бы он только позволил приласкать себя, разве сидела бы она до сих пор здесь? Разве кто-нибудь смог бы разомкнуть ее руки, если бы он разрешил ей обнять себя? Стараясь не встретиться взглядом с Гвиерой, Катя вышла вслед за мужем.
Он сидел в своей комнате, потягивая коньяк.
— Пьешь?
— Катя, я не в настроении.
Голос холодный и строгий, словно обращается не к ней, а к чужому надоедливому ребенку.
— Ты всегда для меня не в настроении с некоторых пор, так что я все равно останусь.
Она присела рядом с ним на кровать.
— Чего тебе?