Он со стоном сел, потирая многострадальное правое плечо, на которое приземлился.
– Ну, ты как? – снова спросил Гриша.
– Ты знаешь, по сравнению с медузой, так и неплохо, – вокруг во множестве валялись обугленные части твари. – Вот что я называю «сгореть на работе».
Гриша усмехнулся; он всегда удивлялся способности Лешего шутить в экстремальной ситуации. В тот момент, когда другие цепенели от страха, тот умудрялся хохмить.
– Я думал ты все… это самое.
– Лешие не умирают… Ладно, пошли домой. – И Леший, кряхтя, поднялся.
Они выбрались из переулка, где произошла битва, на улицу, по которой шли к окружной дороге. Гриша не выдержал и посмотрел в сторону нового болота. Вдали над дорожным полотном в воздухе парило несколько медуз.
Глава 5
Охота
Шелест жестких листьев чередовался с клацаньем лепестков и воплями страха. Сержант влетел на смотровую площадку и успел к самой кульминации спектакля. Родничок, распушив трепещущие толстые листья, щелкал всеми своими тремя цветками, медленно, но неотвратимо наступая на дикаря, улепетывающего на всех четырех костях. Два других представителя племени засранцев стояли в сторонке и гортанными звуками поторапливали своего товарища. Означенный товарищ, бросив и дротики, и увесистую торбу, и так торопился, как мог, перебирая конечностями. В конце концов, завывая от ужаса, он выкарабкался из тени наступающего на него сторожевого фикуса, встал на ноги и припустил к ближайшим кустам, где его ожидали спутники.
– Фу-у, Родничок. Ползи на место.
Сержант, кряхтя, слез по скрипучей лестнице и направился к воротам. Длинным медицинским корнцангом, выклянченным Данилой у Изотова-старшего, выудил из клетки верещавшую крысу и знаком показал охраннику – открыть…
Растение никак не успокаивалось. Оно перегородило собой проход, два цветка все еще гневно клацали, хотя третий с интересом заглядывал в узкую щель приоткрывшихся ворот, как бы ожидая одобрения своим действиям в виде угощения. Получив честно заработанных крыс, по штуке на каждый цветок, Родничок «быстренько», насколько ему позволяла скорость, убрался в свою будку, сделанную из вагончика. Сержант с опаской выглянул наружу. Гостей, на всякий пожарный, держал на мушке часовой, да и дикарей после битвы на очистительной станции будто подменили – они с уважением относились к жителям Измерителя, а отдельных его представителей просто боготворили. Но все равно получить дротик в грудь почему-то не хотелось.
– С какой целью явились, гордые воины темного вонючего подземелья? – представителям племени засранцев очень нравился патетичный витиеватый стиль обращения к ним. Услышав такое, они прямо млели и краснели от удовольствия, считая, что именно так и должны разговаривать их общие великие предки. Пострадавший от Родничка снова вышел вперед, опасливо покосившись на будку, и воткнул свой дротик в землю. Этот жест являлся знаком того, что они пришли с миром. Гордо стукнув себя кулаком в кирасу, выглядывающую из-под шкуры волколака, дикарь произнес гортанным голосом:
– Хорд! – судя по блеску в глазах и поднятой голове это, скорее всего, было его имя, а не просто ничего не значащий возглас. – Вождь двух знаний прислал нас за великим воином.
«Вождь двух знаний – что бы это значило?» Ясно, кто им нужен, но этикет требовал продолжения игры.
– У нас много великих воинов.
– Максим-Ч, – последний звук в имени звучал так, будто великий воин простудился и чихнул. Сержант еле удержался, чтобы не пожелать собеседнику здоровья, но вовремя сообразил, что шутку не поймут, а могут и обидеться. Оставалось только важно кивнуть и пробурчать что-то вроде многозначительного: «ожидайте».
Закрыв ворота, сержант позвал вестового:
– Дуй вниз. Найди Максимыча и скажи, что к нему поклонники пришли – он поймет.
– И давно она так?
– Со вчерашнего дня. – Мать Максима прислонилась к стене, сложив руки на груди. Прошли те времена, когда терапевт, если ему было что-то непонятно, звал узкого специалиста. Теперь приходилось разбираться во всем самой, максимум, посоветоваться с мужем. Но психиатрия никогда не была ее коньком, да и у Изотова-старшего, насколько она знала, тоже. А тут требовался психиатр или психолог, а лучше – и тот, и другой. Обзывалось это все красивым словом «депрессия». А вот как вывести девушку из этого состояния, Марина не знала, потому и позвала самых родных людей… скорее от отчаянья, чем ожидая какого-то результата.
Ира лежала, уставившись в потолок единственным открытым глазом. Максим, проследив за взглядом, посмотрел вверх. Ничем не примечательная поверхность, покрашенная белой краской. Белый квадратный пластиковый плафон скрывал лампы дневного света. Лично ему этот вид надоел бы уже через десять секунд просмотра.
– С ней можно поговорить?
– Попробуй. Со мной она не разговаривает.
Максим продвинулся поближе, постаравшись влезть в поле зрения Ирины. Взгляд девушки не был пустым. В нем застыла безмерная тоска.
– Ира, ты меня слышишь?
Девушка перевела взгляд на Максима. Это был хороший признак, но грусть не исчезла даже после того, как Максим ей улыбнулся.
«Что они на меня смотрят? Рвут мне душу на лоскутки. Алина стоит, как образец того, что я потеряла – какой мне уже никогда не быть… И этот – зачем мне его жалость, если рано или поздно он все равно уйдет к какой-нибудь красавице? И даже не к какой-какой-нибудьа все к той же Алинке. Так лучше уж сразу».
Взгляд Ирины стал жестче, даже каким-то злым. Она перевела взор с Максима на сестру и произнесла тихим, но твердым голосом:
– Уходите!
Марина «оторвалась» от стены и, подталкивая сына и Алину, выпроводила их за дверь, сказав только:
– Потом…
Максимыч еще с минуту смотрел на закрывшуюся перед носом дверь, после чего с недоумением взглянул на Алину:
– Что это было? Потом… что будет потом?
– А, по-моему, я догадываюсь, – вид у Алины был задумчивый, отчего она очень напоминала Ирину. Ту Ирину… без повязки на глазу.
– Да ну не!.. Это просто шок… посттравматический. Если бы я так навернулся с небес на грешную землю, да еще верхом на драконе, вообще никого не узнал бы. Вот поправится, и к нам вернется привычная Ира: умная, рассудительная.
Максим постоял с минутку, как бы соглашаясь с самим собой, и вышел из медпункта.
Алина смотрела ему вслед. Мужчины склонны все упрощать: ну ударилась, ну шишка, пройдет. После того, как она вспомнила страшные раны на лице Иры, девушка поняла, каково сестре. Красота для женщины – самое важное. Она даже не сомневалась, что наложила бы на себя руки, если бы у нее было такое. Ирка держится – она сильнее. Но даже для ее нечеловеческой внутренней силы это страшный удар. А мужики толстокожие, они этого просто не понимают. Для них шрамы только красят и добавляют мужественности – как дети хвастаются ими, словно наградами…
Максимыч, определив для себя причину, успокоился. «Надо только подождать, пока все станет на свои места. Главное, что свершилось чудо – все живы. А когда Ира придет в себя, вот тогда он с ней поговорит – расскажет, как он страдал, когда думал, что она погибла, признается ей в своих чувствах. Надо лишь подождать! Дольше ждал». С такими мыслями он шел в сторону «Тарантаса». Хотелось поделиться своей радостью с друзьями: Санычем и Данилой. Они поймут его. Поржут, конечно, над недолжным для брутального сталкера зашкаливающим романтизмом, но поймут… поймут и разделят радость.
– Максим?
Рядом с ним стояла невысокая девушка. По канонам славянской красоты даже очень симпатичная, правда, на вкус Максима, с несколько кукольным лицом. Большие зеленые выразительные глаза смотрели на него с надеждой и какой-то детской непосредственностью. Светло-русые волосы свободно падали на плечи, а рабочий комбинезон с эмблемой завода Измеритель, коих было еще полно на складе, выгодно подчеркивал неплохую фигуру.
– Я тебя не знаю. – Максим еще раз внимательно посмотрел на девушку, что-то неуловимо знакомое… но хоть тресни, он ее не знал, хотя новыми людьми в убежищах его удивить было сложно.