Началось с того, что в институте перестали выдавать зарплату. Сотрудники лаборатории, как, впрочем, и всего института, исправно ходили на работу, сидели за столами у своих компьютеров, делая расчеты и сложные вычисления. А за окнами бурлили страсти. На улице Тверской у памятников Пушкину и основателю Москвы князю Долгорукому собирались тысячные толпы, над которыми возвышались одетые в одинаковые пиджаки ораторы с мегафонами в руках. Надрывая легкие, они бросали в толпу слова, на которые могли откликнуться только самые простодушные люди: «Свободу народу!» «Частную собственность — всем!» «Богатство и счастье — каждому!» Собравшиеся на митингах жадно настораживали уши и хлопали после каждой фразы, отбивая себе ладоши.
На Горбатом мосту у самых стен Кремля поп-расстрига, изгнанный за неотпускаемые грехи из церкви, собирал десятитысячные толпы и, размахивая тяжелым католическим крестом, кричал истерическим фальцетом: «Коммунистов — на фонарные столбы!» Его желтое скуластое лицо нервно дергалось, вытаращенные, с красными прожилками, глаза, постоянно вращаясь, жадно горели. Широкоплечие парни в тех же пиджаках, что и на Тверской, стоя по обе стороны от расстриги, орали в мегафоны: «Только класс собственников может сделать всех вас счастливыми!»
Каждый рабочий день сотрудники лаборатории начинали с обсуждения новостей. Бледная из-за постоянного недоедания последних месяцев Дашенька Воронцова, оперевшись локтями о стол и сжав тонкими узкими ладонями впалые щеки, спрашивала, ни к кому не обращаясь:
— Когда же нам выдадут зарплату?
Толстый и неуклюжий младший научный сотрудник Каха Робакидзе, вытерев пухлой ладонью жирные губы, отвечал:
— Когда вернем золото партии, тогда и выдадут. Коммунисты перевели все деньги за границу.
Другой младший научный сотрудник Лешка Митрофанов громко сморкался в платок и говорил:
— Надо бросать все к чертовой матери и ехать в деревню. Картошку, огурцы-помидоры выращу, с голоду не пропаду.
Никто из них не верил ни в свободу, ни в демократию, ни в частную собственность. Голобейко слушал разговоры и молчал. Лежа вечером на своей койке в институтском общежитии, он думал о том, что всеми процессами в мире управляют деньги. Если в стране возникла смута, значит кому-то она нужна. «Кому? — мучительно соображал Голобейко. — Кто будет распоряжаться шестой частью света? И куда подевались коммунисты, в руках которых был и государственный аппарат, и армия, и все спецслужбы?» В воздухе все больше пахло огромными дележами, но сколько он ни мучился, не мог сообразить, как проникнуть к той щели, откуда идет этот дразнящий запах.
Институт не получал заказов, никто не требовал от сотрудников отчета об их работе. Словно уже не было ни института, ни его сотрудников. Даже постоянно насупленный вахтер, стоявший у входа с тяжелой коричневой кобурой на широком ремне, бесследно исчез куда-то. Говорят, захватив с собой пистолет, подался на рынок охранять товары на складе новых торговцев.
Но как у всяких событий бывает свое начало и свой конец, так и в полной неопределенности институтской жизни все пришло к своему завершению. Однажды в дверях лаборатории появился широкоплечий парень в оранжевом галстуке и желтых ботинках и, сверкая улыбкой на шестьдесят фарфоровых зубов, сказал сухо и до того по-будничному просто, что никто не успел даже опешить:
— Я из Америки. Представляю бизнес высоких технологий.
У нас есть возможность дать вам работу. Не всем, конечно, но тем, кто подойдет по нашему профилю.
Американец положил перед каждым по пухлой стопке бумаг. Все, шурша и сгорая от любопытства, начали разглядывать их. Это были подробнейшие анкеты. В них требовалось указать не только фамилию, имя и отчество, но и список исследовательских работ, в которых принимал участие. А также дать краткий обзор каждой из них.