В пустынных, покрытых льдом зимой и летом скалах берет начало шумливая и сердитая в паводок, но светлая и звонкая в остальное время лета и осени горная речка Кискачка. Течет она от гольцов, так зовутся эти скалы, в просторные долины, течет с удивительной быстротой, то петляя, то расширяясь и сужаясь на своем пути. И плещутся в холодной и чистой воде скорые, как молния, хариусы, и радужные ленки. И на всем течении речки в ямах и промоинах в изобилии водятся окуни, пескари, щуки.
Но не одной рыбой богат этот край. Чуть пониже гольцов растут заматерелые столетние кедры. В своих развесистых мохнатых лапах держат они смолистые шишки с орехами, на которые падко лесное зверье.
А человек, он может жить здесь хоть сто лет без хлеба и мяса — всю пищу даст ему кедр. Одной пригоршни на завтрак и другой на обед достаточно человеку для того, чтобы восстановить любую потерю сил. После такой еды шагай двадцать-тридцать километров — не устанешь. А к орехам можно добавить бруснику, голубику, калину, жимолость и другую ягоду, которой здесь полным-полно.
Вот в какие места привел Аднак своего друга. Почти на границе с гольцами срубили они в тайге избушку. К ручью шагов на десять прокопали глубокий тоннель. Случись что с избушкой — им все нипочем: уйдут в тоннель и будут жить в нем. Для вяленой маралятины и сохатины поделали под землей амбары. В общем, устроились пока что ладно.
Однажды, выслеживая потерявшего рога марала, Сыхда ушел далеко от избушки. От быстрой ходьбы по косогорам разгорячился и взмок. Прилег отдохнуть на траву под березой, выросшей среди кустов дикой малины и шиповника. А стояла уже поздняя сибирская осень, земля заметно похолодала, тронулась инеем.
Спал Сыхда крепко и долго. Когда же открыл глаза, то почувствовал, что не может пошевельнуться: весь как бы одубел, боль и ломота угнездились в пояснице. Попробовал было встать; ноги что вата — совсем не слушаются. Кое-как перевернулся на живот и развел под березой костер. Бросал в него завитую в кольца бересту, пожухлую траву, сухие ветки и с беспокойством думал: «Золы бы нажечь побольше, лечь на нее спиной — и отойдут ноги», — а боль становилась все забористей, все нестерпимей.
Где же взять столько дров? Вокруг голым-голо — на обширную, с гектар, поляну лишь одна береза. А мелкий кустарник, росший здесь, не в счет — что от него проку?
Но вверху, на самом бугре, березняк и осинник были погуще, там можно было что-то найти для костра. И, опираясь на локти и понемногу подтягивая свое, ставшее вдруг тяжелым, тело, Сыхда пополз к лесу. Ползти было бесконечно трудно и больно, нога нечаянно зацепилась за пенек — и Сыхду пронзило острым прострелом. Он замер и застонал мучительно и протяжно.
— Кто тут? — вдруг послышался позади тонкий, вроде бы мальчишеский голос.
Сыхда с трудом повернул тяжелую голову и удивился: перед ним стояла девушка с охотничьим ружьем наизготовку. Ей было не более восемнадцати. Лицо круглое, румяное, с необычно большими для хакасок черными, как уголь, глазами. На ней была изрядно заношенная нагольная шуба, отороченная снизу мерлушкой.
— Кто ты? — испуганно спросила она.
— Охотник Сыхда. Разве не видишь?
Она не спускала с него тревожных, внимательных глаз. Тогда он вяло улыбнулся ей и попросил:
— Помоги встать.
Девушка прислонила ружье к березе. Подошла к Сыхде, и на его груди сомкнулись две гибкие, тоненькие руки, они напружинились, но не смогли оторвать от земли непосильный груз. Девушка распрямилась, решая, что же ей теперь делать.
— А ты кто? — спросил Сыхда.
— Я Тайка, я живу в Кискаче. Ты обо мне не слышал?
— Нет, — искренне признался он.
У Тайки были чуть припухшие губы и ровный, слегка вздернутый нос. Она сразу поразила Сыхду своей красотой. И теперь чем больше он глядел на нее, тем легче и радостнее становилось ему.
— Ты хороший человек или плохой? — спросила она.
— Наверное, хороший.
— Тогда зачем у тебя короткое ружье? — она кивнула на маузер, выглядывавший у него из-за пазухи.
— Такие ружья сейчас у всех.
— Ты врешь! Может быть, это ты и убил моего брата? Ты?
— Я недавно в этих местах. Разве я похож на бандита?
Она еще пристальнее оглядела Сыхду, и, не доверяя ему, взялась за свое ружье:
— Попробуй обидеть меня!
— Что ж, стреляй, Тайка, — все еще любуясь ею, сказал он.
— Ты не боишься умереть?
— Не боюсь. Только ты, когда убьешь, похорони меня вот под этой березой. И приходи на могилу, да почаще, — снова чуть усмехнулся он.
— Зачем это?
— Мне хорошо, когда ты рядом.
— Я убивать тебя не стану, — решила она, поправляя висевшую у нее на ремне холщевую сумку с дичью. — Я позову людей, и они разберутся, кто ты такой.