Лев Аннинский Лесковское ожерелье
Памяти
Николая Степановича Коробова,
уроженца Орловской земли,
почитателя Лескова
Рабочий кабинет Н. С. Лескова в Петербурге
ОТ АВТОРА
Вот как писали о Лескове пятьдесят с небольшим лет назад:
— Скандальная репутация, с первой до последней минуты сопровождавшая литературную жизнь Лескова, заменила ему посмертную славу; с тем он и вошел в учебники.
Это — в 1931 году, когда исполнилось сто лет со дня его рождения.
Многое сдвинулось за полвека. К 150-летию «посмертная слава» поставила Лескова в первейший ряд классиков. «Скандальная репутация» одними забыта, другим неведома, третьими трактуется как свидетельство творческой мощи. Учебники приходится подправлять: в новом университетском курсе истории русской литературы Лескову отводится персональный раздел, и стоит он между Достоевским и Толстым.
Как произошла перемена? Чем объясняется? Что знаменует? Об этом и пойдет речь. Тема — судьба лесковских книг. Опыт их освоения. Опыт противоречивый. Но и красноречивый: под стать самому писателю, неистовому в страстях, неосторожному в поступках, непредсказуемому в решениях и, однако, твердому в том, как видел он и понимал реальность.
Материал: история создания лесковских текстов и их жизнь за пределами своего времени; реакция читателей и критиков; издания; переводы; инсценировки; экранизации; иллюстрации; прочие «парафразы»… Можно сказать, что тема этой книги: Лесков и мы.
Сравнительно с первым изданием я добавил историю «Соборян». И «Железной воли». Таким образом, сейчас в книге взято шесть бесспорно признанных произведений Лескова. Плюс одно спорное и непризнанное: первый несчастный его роман, определивший эту литературную судьбу. Можно было бы взять и иные его тексты — донизать на нить иные камешки… Так что название книги в известном смысле конструктивно. Надеюсь, оно не покажется читателю претенциозным; «ожерелье» — слово лесковское; писательскую манеру его нередко сравнивали именно с обтачиванием камешков, с выделыванием цепочек, с нанизыванием бус. Только один оттенок в этом слове придется забыть: праздничный. Горька литературная биография Лескова, трудна и судьба его книг. Но счастлива! Отходит злоба давних дней, утихают былые страсти; истина проступает. Иной раз кажется, что настоящее прочтение этого автора сегодня только начинается.
В разгар тех давних баталий Толстой сказал: Лесков — писатель будущего. Похоже, это пророчество.
Теперь — о настоящем.
После выхода первого издания этой книги я получил письмо.
Уважаемый Лев Александрович!
Выпросил я прочитать на день Ваше «Лесковское ожерелье». И пишу Вам, а писать автору книги неудобно. Человек работает же, до писем ли ему? Да если ты еще не критик, не литературовед, а читатель просто, то прочел книгу и понимай ее себе наедине. Автор-то все сказал в книге. В письме что думаешь, выразить трудно, а что чувствуешь, совсем тяжко. Ошибок еще куча будет — стыдно.
Но пишу. Как на деревню дедушке. Дойдет ли письмо?
С Лесковым познакомил меня дедушка. В детстве. В блокированном Ленинграде, когда не стало света и тепла, мы с ним лежали вдвоем почти месяц в кровати. Пока дедушка умирал, а умирал он долго, то в темноте по памяти пересказал мне много книг. Из Лескова он рассказал «Запечатленный ангел» и «Тупейный художник». Названий этих рассказов я не запомнил, но автора помнил и, читая, узнал их.
Лет пять назад приобрел я одиннадцатитомник Лескова, читаю и перечитываю. От этого жить легче.
Вашу книгу я просмотрел только, ведь за один день беглого чтения ее нельзя серьезно понять, почувствовать. Но даже этот один день шапочного знакомства с Вашей книгой высветил мне, что Лескова раньше я любил, но не понимал.
Книга Ваша горькая, как полынь.
Глава «Воскрешение «Тупейного художника» — страшная. То, как уродовали издатели «Тупейного художника», — вандализм. Впрочем, я помню издание романа «Дети капитана Гранта», в котором лорд Гленарван заменялся просто «Гленарваном»…
За шестьдесят лет Советская власть научила множество людей уважать себя как личность. Но есть все же категория людей, которую возмущает и удивляет человек, уважающий себя, имеющий чувство собственного достоинства, и эта категория людей не знает, что же ей делать с таким неудобным человеком…
На странице 187 Вы печально, с горечью пишете: «…но кто теперь вспоминает и этот пассаж Волынского о „Тупейном художнике“, и самого Акима Волынского?»
Не печальтесь. «Пассаж» помнили Вы, а благодаря Вам, узнают многие. Слово-то — птица вольная, далеко летящая, ежели оно в настоящей книге. Сколько угодно «наблюдай», а оно летит.