Женщина налила ей в ковш козьего молока из крынки. Молоко припахивало дымом и малость горчило, но Эмме оно пришлось по вкусу: она была смертельно голодна. Когда огонь развели поярче, увидела гладко выметенный земляной пол, тяжелые, врытые в него скамьи и стол. При слабом освещении старое стершееся дерево неуютно отсвечивало своей наготой. На одной из скамей-лежанок у стены продолжали спать, несмотря на движение и голоса, две маленькие девочки, и их вид повлиял на Эмму так, что она тут же стала засыпать, прямо за столом, машинально покачиваясь из стороны в сторону. Ей было тепло, хотя от дыма першило в горле, а когда их заиндевелые плащи развесили у огня и от них пошел пар, стало трудно дышать.
Но Эмму это уже мало трогало, и она заснула, едва голова коснулась валика из шкур на одной из лавок. Дом оказался довольно обширный, но состоящий из одной комнаты, не считая маленьких сеней с занавешенным шкурой проходом. Выше человеческого роста виднелись крошечные окошки, закрытые ставнями, и Эмма не могла понять, сколько она проспала и который сейчас час. Но огонь развели поярче, и дым от него поднимался к скатам кровли из теса и тростника, опиравшейся на крепкие дубовые балки, черные от копоти. По плотно утрамбованным земляным полам разгуливали куры, живущие вместе с людьми, дабы уберечься от холода, а большой черный петух хлопал крыльями и оглушительно кукарекал, взлетев на стоявшую у одной из стен прялку. Его-то шум и разбудил! Эмму. Она поднялась на локте, зашуршав подложенным под шкуры сеном. И тотчас ощутила на себе множество взглядов.
Теперь Эмма заново оглядела обитателей усадьбы, тех, кому Эврар поручил приглядывать за домом. Управляющий был сутулый крепкий мужчина, кряжистый, как старый дуб. Но в его черных, заплетенных в косицу волосах не было ни единой седой пряди, и Эмма поняла, что он еще нестар. Дети в доме — две замеченные вчера девочки лет восьми-десяти, черноволосые, в длинных холщовых рубахах и овчинных безрукавках мехом наружу, и мальчик-подросток, одетый приблизительно так же, такой же черноволосый и черноглазый, как сестры, — видимо, были детьми смотрителя усадьбы. Была еще вчерашняя хозяйка, по живости движений и крепости стана которой Эмма тоже предположила, что она моложе, чем показалось с вечера. Эмма знала, почему подумала о ней как о старухе. Женщины в таких забытых Богом селениях если и выживали после нескончаемых родов, то потом жили долго, хотя и рано старели. Она сама выросла в таком селении и теперь понимала, что жизнь, сделав круг яростных страстей и событий, сквозь которые она прошла, вернулась на прежнее место, и вновь придется жить в глуши с ее дремотной тишиной, деревенскими сплетнями, тесным общением, где праздники и ссоры являются самыми главными событиями, о которых помнят годами.
— Где Эврар? — спросила она, вставая и оглядываясь по сторонам.
Оказалось, что за час до рассвета Меченый уехал за гору в аббатство святого Губерта, чтобы прислать для «дочери» все необходимое для благородной женщины. Эмма толком не представляла, что именно ей понадобится, но, видимо, Эврар разбирался в этом лучше, знал местное хозяйство. Ибо оно и в самом деле было запущено и являло собой все тот же крестьянский дом, только побольше размером. Эмма это поняла, когда смотритель — его звали Вазо — взял плошку с огнем и показал ей все, чем она теперь владела. Башни грубо отесанных камней, примыкавшие к основному дому с торцов, по сути, являлись складами, но, отметитила Эмма про себя, отнюдь не бедными: в бочонках хранилось овечье сало для приготовления свечей, на полках стояла утварь — миски, ковши, тарелки, кувшины из глины. Были и кожи, прекрасно выделанные, и куски плотной ткани.
Эмма тут же стала отдавать распоряжения, чтобы шкурами завесили стены в большом доме, будет уютней, а несколько резных скамеек и большое кресло отобрала лично для себя. Вазо глядел на нее недовольно, но помалкивал. Видимо, хранителя шокировало, как резко распоряжается вещами Эврара эта рыжая девица.
Вся первая половина дня прошла в хлопотах в полутьме. Эмма заметила это, когда вышла на улицу, и забылась, прикрыв глаза от слепящего солнца, от ослепительного снега. Постояла немного, привыкая. Итак, ее новая жизнь начиналась здесь. На первый взгляд местность не впечатляла. Деревня затаилась в глубокой пойме среди известковых скал, стоящих уступами, подобно лестнице в доме великана. А сверху темнел вечнозеленый лес, поднимавшийся по горам под огромым куполом зимнего ясного неба. Долина казалась замкнутой, закрытой от всего мира. Даже протекавший по ее дну ручей появлялся неизвестно откуда и также неизвестно где исчезал. Лишь позднее Эмма узнала, что он бьет из-под скалы в конце долины, а начало берет у аббатства святого Губерта и, проходя под горой, втекает в Белый Колодец. Вот уж действительно Белый Колодец — спрятавшийся среди отвесных скал светлого известняка мирок лесной долины, живущий своей жизнью, отрешенный от всего мира нескончаемостью Арденнского леса, горным кряжем. И здесь теперь придется жить.
Большой дом усадьбы располагался в единственном месте долины, где был пологий подъем. Утоптанная дорога вела из долины и сразу за частоколом усадьбы поворачивала и поднималась в гору. Это была дорога к руднику, куда с наступлением тепла всегда отправлялись жители деревни, ибо рудник был оснсовным кормильцем.
Вазо пояснил Эмме, что землепашество не в чести жителей Белого Колодца. Конечно, кое-где корчуют лес и сеют рожь, но в основном в Белом Колодце живут за счет леса. Он дает все: дерево на топливо, на изготовление башмаков, на факелы и частоколы; мох, сухие листья для подстилки; плоды букового дерева, чтобы выжимать из них масло. Жители добывали пропитание себе и охотой: в ручье водилась форель, на высокогорных выгонах целое лето пасли овец, а зимой женщины проводили время за прядением и ткачеством. Вазо давал Эмме понять, что жизнь в лесу полна забот не дающих скучать, но ее внимание привлекла фраза, что все мучные продукты жители Белого колодца изготовляют из муки, какую получают за продажу руды. Если есть торг, значит, есть и дорога из этой глуши. И она сразу спросила об этом управляющего. Вазо пояснил, что руду свозят в аббатство, а оттуда по горным перевалам везут на вьючных осликах к реке Урт, по которой на барже отправляют на рынки город Льежа.
Для самого Вазо эти названия были, казалось, пустым звуком, да и он сам признался в этом, сказав, что Эмма может расспросить об этом старосту Бруно и самого настоятеля Седулия, когда пожелает побывать в аббатстве за горой. При этом он как-то странно глянул на Эмму, и, когда она спросила его, что его так удивило, смущаясь, пояснил, что она первая женщина, которая поинтересовалась путем из Белого Колодца. — Женщине не положено носиться по свету, — добавил он словно с укоризной. — Женщина, как семя, ей нужно пускать корни там, куда принесет ее ветер судьбы. Да и батюшка ваш говорил, что вам долгонько предстоит жить в усадьбе Белого Колодца.
Пожалуй, Эврару это было виднее, ведь он деиствовал по повелению герцога Ренье. Она решила, что сама расспросит его об этом, но когда из аббатства прибыли груженные поклажей вьючные ослики, оказалось, что Меченый уехал, даже не удосужившись проститься с «дочерью».
Пожалуй, Эмма почувствовала себя задетой. Эврар, с симпатией к которому она только начала обращаться, повел себя так, словно только то и делал, что исполнял поручения Ренье, а до самой Эммы ему и дела не было. И она вновь и вновь расспрашивала о нем прибывших с караваном монахов, но те только ссылались на распоряжения своего настоятеля и говорили, что если госпоже и угодно что-либо узнать, то она сама может отправиться с ними в аббатство и расспросить преподобного Седулия, с которым у Эврара состоялся долгий разговор наедине.
Короткий зимний день угасал, и если Эмма и хотела что-то узнать, то не ранее чем завтра, когда они тронутся в путь. Она стала разглядывать привезенные товары и невольно заулыбалась. Эврар или аббат Седулий — она не знала кто — хорошо позаботились о ней. Вино в бочонках, пряности, сахар, добротные ткани — ничто не было упущено. А большая пуховая пирина вызвала благоговейное восхищение домочадцев Вазо — настоящая роскошь, какая им и не снилась, и они прониклись к новой госпоже особым почтением.