– Я же просил вас не допрашивать её без моего присутствия, – гневно сведя брови, крикнул священник, прижимая к себе дрожащую девушку, – поглядите, до какого состояния вы её довели.
– Мы просто мило беседовали, – спокойно ответил инквизитор, не меняя позы, – как старые добрые знакомые. Разве плохо, что мне свойственна здоровая доля любопытства?
– Запомните, если вы посмеете завести на неё дело, я буду требовать подтверждения вашего решения из Рима. Эта девочка под моей защитой.
– Тогда, если потребуется, я спалю вас на пару.
Сильвия охнула и, сжавшись, спряталась отцу Альхему за спину, а священник побледнел, но выпрямился и гордо ответил:
– Не забывайтесь молодой человек, для этого вам должно придти подтверждение из Рима.
– Оно придёт. А пока, вы оба свободны.
И инквизитор кивком указал святому отцу на дверь.
Жизнь текла своим чередом. Люди работали, девушки с парнями по вечерам водили хороводы, заливаясь таким многоголосьем, что у стариков щемило сердце. Вечера в деревне чудеснее любого другого времени суток. Эта пора, когда дневная жара спала, а ночной холод ещё не успел захватить всё вокруг, всегда дарит людям удивительное и ценное время отдыха. Кто-то сидит на завалинке и обсуждает прошедший день, кто-то уходит к речке рыбачить, кто-то отправляется к соседям в гости, чтобы пропустить по стаканчику, а кто-то собирается в большие компании и устраивает игры. Когда в салочки побегают, а когда и через костёр попрыгают. Именно тогда парни и начинают ухаживать за девушками, даря им цветы, утаскивая от подруг в сторону, что бы те возмущались, целуя украдкой в щёчку. Смех в такие вечера всегда звонкий, молодым весело и старикам нескучно.
Первое время парни пытались и Виктора вытащить на гулянье, полагая, что раз он достаточно молод, то нечего дома сидеть. Но, получив несколько раз подряд отказ, все к этой идее охладели и оставили инквизитора в одиночестве. Он не любил вечера. Не так, как ночь, но относился к ним настороженно и почти враждебно. И поэтому, как только последние лучи солнца начинали таять под давлением мягко подкатывающегося сумрака, Виктор уходил к себе в келью и погружался в размышления и подсчёты.
Сперва его раздражало доносившее из-за околицы пение и весёлый смех, но постепенно он стал ловить себя на том, что начинает вслушиваться, стараясь разобрать слова. Всё чаще и чаще его мысли под действием слаженного хора начинали разбредаться, унося в даль, а лицо смягчалось и становилось чище. Иногда он даже выходил из деревни и наблюдал за играми с холма, но никогда не приближался, несмотря на то, что ему кричали и махали руками. О чём были его мысли, так и осталось загадкой, одно лишь можно сказать точно, ещё никогда они не были настолько легки.
Но стоило из-за горизонта выплыть растущей луне, как на его лбу собирались морщины, и резко развернувшись, он торопливо удалялся обратно. Никто в деревне не понимал причин, и лишь хрупкая девичья фигура мгновенно таяла в ночной темноте, чтобы через несколько минут помочь измученному инквизитору подняться с пола и дойти до кровати. Вновь и вновь она просиживала ночи у его постели, сжимая тонкими тёплыми пальцами запястья и тихо зовя обратно в мир живых. Вновь и вновь она не позволяла ему завершить обращение, которое окончательно бы погубило его. Вновь и вновь она уходила на рассвете, оставляя после себя лишь запах цветов, которые вечером не успела вынуть из волос. И что причиняло ему большую боль, луна или рассвет, сказать было сложно.
А Сильвия была почти в отчаянье. Она перечитала все книги, которые были у священника и знахарок, оббегала весь лес, выспрашивая у деревьев, но так и не смогла найти способ снять проклятие. Ей казалось, что она точно его где-то видела или слышала, но где именно, вспомнить не могла. И понимание того, что по её вине человек может скоро стать оборотнем, сжигало её на много больше, чем все бессонные ночи, проведённые в слабой попытке помочь.
Но долго эта пытка продолжаться не могла и скоро наступила ночь. Ночь полнолуния.
Что с ним происходило, Виктор понимал очень плохо. Жуткая боль, свалившая его на пороге, не дала возможности опомниться. Из глубин подсознания, словно сорвавшийся с цепи пёс, хлынула тьма, мгновенно захватившая и разрушившая все барьеры, возведённые душой. Он понимал, что не должен этого допустить, понимал, что это погубит его, но ничего с собой поделать уже не мог. А через полчаса с пола кельи поднялся волк, в чьих серых глазах плескалось безумие.
Волчий вой, разорвавший тишину, разнесся над всей деревней. Мать Сильвии уронила тарелку, которую собиралась убрать на полку. Добрая женщина только руками всплеснула и, горестно высказала вслух: