Иногда прямолинейность и предсказуемость становятся грехом.
— Хорошо, — кивнула я и указала на аппарат, который нависал над креслом. — Это больно?
Готтлиб усмехнулся. Ему нравилась моя решимость, и я видела, что пока все идет так, как надо. На самом краю моего сознания подрагивала золотистая нить: Хаммон попрощался с «Имаго», и его внедорожник ехал через лес к границам заповедника.
— Раньше было больно, — ответил Готтлиб. — Когда я только начинал, приходилось работать вручную. А сейчас так, легкий дискомфорт. Как будто вас обстрекало крапивой.
— Кто вы сами, доктор Готтлиб? — поинтересовалась я. — Если уж я ложусь под ваш аппарат, то имею право на правду.
Он понимающе кивнул. По панели на аппарате пробежали красные огоньки, налились зеленым. Кабинет наполнила приятная музыка — что-то расслабляющее, восточное.
Это действительно было предложение, от которого невозможно отказаться. Если бы я стала упрямиться, то меня принесли бы под этот аппарат насильно. Готтлибу нужна моя покорность, и готовность к совместной работе — залог моего выживания.
— Я был ведьмаком уровня Мют, — ответил Готтлиб, мечтательно улыбнувшись. — Потом все убрал, добавил метарола. А потом избавился и от него, стал человеком. Впрочем, оставил себе ряд нужных способностей.
— Ученые всегда проводили эксперименты на себе, — сказала я, чувствуя, как волосы по всему телу вдруг выпрямились ершом. Вроде бы ничего особенного не происходило, но мне казалось, будто во мне что-то плывет.
Или я сама превратилась в огромную рыбину, которая скользит в толще неведомых вод?
Музыка сделалась громче — какое-то время в мире не было ничего, кроме музыки и воды. И я плыла, и все во мне плыло, и я была рыбой, которой предстояло выйти из океана и покорить сушу.
Вот чем была магия — океаном. Если бы Арн был здесь, то наверняка чувствовал то же самое. Вспомнилась ночь, которую мы провели в объятиях друг друга, вспомнилось все, что он делал для меня с момента нашей встречи, и я вдруг испугалась, что забуду обо всем, когда преображение завершится.
«Я не люблю тебя. Но я за тебя боюсь».
Голос Арна прозвучал настолько отчетливо, будто он стоял рядом с креслом. Я попробовала посмотреть, но не увидела ничего, кроме волн.
— Арн? — позвала я. — Ты здесь?
— Инга? Где ты? Почему я тебя слышу? — спросил Арн и вдруг осекся. Я испугалась, что неуловимая связь между нами исчезла, но он вдруг произнес: — Готтлиб тянет тебя к уровню Мют и… нет. Ты уже Окулус. И рост продолжается.
Я по-прежнему ничего не чувствовала. Просто плыла в воде и музыке, мне не было ни страшно, ни больно. Но в голосе Арна звенел страх.
— Окулус, — повторила я. — Редкая рыба, да?
Можно было и не спрашивать. Ведьмы уровня Окулус почти не встречались в этом веке. Исключительная редкость, недостижимое могущество — и разрешение на незамедлительное убийство, если ведьма совершит ошибку.
Я могла бы пускать реки вспять и переставлять местами города. И получила бы пулю от Ульриха.
«Сейчас самое время испугаться», — подумала я, но страх так и не пришел. Зато в груди возникло какое-то неудобное, давящее ощущение, словно кусок встал поперек желудка. Вода забурлила, вскипела, и меня стало бросать на волнах, как игрушку.
— Инга! — услышала я крик Арна. — Он тебя тянет на Эпсилон! Инга, сопротивляйся!
Выродок Арн Виланд никогда не мог бы кричать с таким страхом. Он никогда бы не боялся за меня, потому что всю жизнь убивал ведьм, а не щадил их. Так какая ему разница, что я стану Эпсилоном — чистым безумием, которым владеет лишь бескрайняя, неутолимая жажда уничтожения?
— Инга… — произнес Арн. Его голос прыгал и дробился у меня в ушах, он говорил и говорил, но слова уже не имели смысла. Я стала тем существом, которому не нужно речи.
Я стала тем, кто говорит на языке древней тьмы и смерти.
Вода бурлила, и волны расступались. Меня наполнял огонь и ярость. Меня тянуло куда-то вверх — я ничего не видела, но чувствовала, что там — моя добыча. Там мягкие и безопасные двуногие существа, на которых я буду охотиться. У них нежное мясо и густая сладкая кровь, у них хрупкие кости, которые так приятно будет разгрызать…
— Инга.
Что такое инга? Кто такая инга? В висках шумела и пульсировала кровь, чужой голос причинял боль, чужая сила куда-то тащила.
— Инга. Возвращайся. Ты нужна мне, слышишь? Инга, я тебя люблю.
И в следующий миг я очнулась в кресле Готтлиба — трясущаяся, насквозь промокшая от пота, оглохшая. Готтлиб, нависавший надо мной, упирался ладонями в подлокотники и выглядел так, словно это не меня, а его только что протащило на уровень…