Только зауряды. И этот процесс будет необратим.
— Я тоже тебя люблю, — прошептала я и хотела пообещать, что вернусь, но не успела.
Все исчезло — растворилось в зеленоватом тумане. Я плыла в нем, повинуясь невидимой силе, которая мягко, но настойчиво влекла меня вперед. Я всматривалась в малахитовые завитки тумана — и видела дымные лица, искаженные болью.
Ведьмы. Все это были ведьмы, и я видела каждую: униженную, затравленную, казненную — с самого начала времен.
Это было наполнено такой пронизывающей могильной жутью, что я почти перестала дышать. Не почувствовала — просто вдруг осознала, что печатей, которые сковывали меня, больше нет.
Теперь та сила, что управляла зеленым туманом, пульсировала во мне — вся сила всех ведьм мира. Это было… я не знала, каким словом можно назвать то глубокое, одновременно сладкое и горькое чувство, которое сейчас овладело мною.
Должно быть, это было любовью. Тем единственным, что имеет смысл.
Или смертью — тем, что стирает любые смыслы.
Постепенно я снова стала ощущать свое тело — и обнаружила, что в солнечном сплетении пульсирует горячая живая точка. Тепло становилось гуще, росло, трепетало: зеленое марево тумана отступало перед ним, и я чувствовала, что тени ведьм улыбаются мне.
Сделай это, прошептал ветер — прохладный, пахнущий жасмином на рассвете. Сделай это ради нас всех: преданных, униженных, никому не нужных, не знавших любви. Пусть все мы жили и умерли не напрасно.
— Я сделаю, — отозвалась я. — Я все сделаю.
Точка взорвалась, рассыпав меня в тумане золотыми искрами, и все закончилось.
Глава 11
— Я рад, что с тобой все хорошо. Правда рад.
За окнами клиники царила осень. Маленький парк пламенел всеми оттенками красного и желтого, и это было удивительно красиво и тревожно. Белые часы на стене едва слышно шептали: цок, цок. Стрелка двигалась, но ощущение было таким, словно время остановилось и больше никуда не пойдет.
Мне нравилось это чувство. Я сделала глоток чая из чашки и ответила:
— Не совсем, Йохан. Но я не жалуюсь, как видишь.
Йохан, мой бывший однокурсник и директор частной клиники, смотрел на меня с искренним сочувствием. Мы с ним никогда не были друзьями, но всегда отлично ладили.
Когда такси высадило меня возле «Санаториума Ахельн», я вдруг поняла, что мне некуда идти — и я не хочу идти куда-то еще.
— Как ты себя чувствуешь?
Я улыбнулась.
— Неплохо. Можно сказать, заурядно.
Йохан улыбнулся в ответ. Шутка удалась.
— Расскажи, как это было? Я видел только, как все с ума сходят из-за этого. Какую газету ни возьми — все говорят только о конце эры ведьм.
Я откинулась на спинку кресла. Чем хороша наша профессия — в кабинете всегда будут мягкие и удобные кресла. Расслабился и рассказывай.
— Я очнулась уже в столице, — ответила я. — В реанимации. Почти сразу пришли военные, ну и началось…
Две недели меня допрашивали. Делали перерывы для процедур — и допрос продолжался. Я рассказала все, что успела узнать о проекте «Имаго». В подробностях описала все, что мы сделали. В какой-то момент офицер, который меня допрашивал, не выдержал: вынул пистолет и приставил мне ко лбу.
— Что же ты сделала, сука… — прошипел он. — Ты даже не понимаешь, что ты сделала.
Сейчас я не могла вспомнить его имени. Только бледно-голубые глаза, наполненные ненавистью.
Ничего другого я, в общем-то, не ожидала. Благодарности и медали на грудь мне не полагалось. Хотелось лишь, чтобы меня отпустили.
Все бывшие ведьмы и инквизиторы, которые в один прекрасный день проснулись заурядами, провели этот месяц в больницах. Записи в их картах были одинаковыми. Никакого кефамина. Никакого метарола.
Никакой магии в мире.
Официально все свалили на доктора Готтлиба. Образ безумного ученого, который запустил свою не менее безумную установку, не сходил с первых полос газет и экранов. Исследователь магии, основоположник гормональной терапии ведьм смог одним ударом завершить все, с чем столько лет сражалась инквизиция. Кто-то проклинал Готтлиба, кто-то считал его великим мучеником. Это мне нравилось: пусть ненавидят мертвого Готтлиба, чем живую меня.
А Готтлиба действительно ненавидели. Были те, кто благословлял его и молился за него — ведьмы, конечно, которые получили возможность начать жизнь заново, без преследований и ненависти. Но инквизиторы, которые потеряли работу, и те, кто тайно использовал способности ведьм, тонули в бессмысленной неутолимой злобе.