— Нужно все обдумать, взвесить, чтоб не повторить прошлогодних ошибок, — поддержал продкомиссара Миронов. — Ни в коем случае нельзя допускать перегибов.
— Если уж речь зашла об этом, то вот что я хочу сказать, — вмешался Миклай. — Не могу простить себе одного: мне следовало, Капитон, предупредив тебя, бежать в Звенигово, сказать рабочим, чтобы не шли в это время по деревням. Тогда не было бы лишних жертв. Никогда не прощу себе этого…
— Не казни себя, Миклай. Прошлого не воротишь.
— Да, прошлого не вернуть, — продолжал Миклай. — Но одного не пойму: почему ответили за свои дела только те, кто поднял руку на невинных людей. А те, кто толкнул их на это дело, остались в стороне. Как это получилось? Взять из нашей деревни Богомолова Элексана или Коршунова Япыка. Это они народ взбаламутили, а сами спрятались, отсиживались на пасеке. К тому же недавно мне стало известно, что лесника Епима Йывана убил Коршунов. Сейчас он занимает его место и ходит как ни в чем не бывало.
— Это точно? Откуда известно? — насторожился продкомиссар.
— Есть знающие люди. На днях прибежала ко мне одна женщина, жена моего соседа Егора, и рассказала об одном услышанном ею разговоре на мельнице. И говорил об этом не кто иной, как отец Япыка! Да и обо мне у них речь шла. Видно, я им поперек дороги стою. Вот такие дела.
Продкомиссар, достав бумагу, записал все рассказанное Миклаем, переспрашивая, уточняя обстоятельства, фамилии и все мелочи давнего того убийства.
Разговор о сборе налога длился долго. Обговорили, кажется, все. Основной упор делался на помощь комбедов и самих бедняков. А в конце беседы Миронов сказал:
— Сейчас народ приступил к уборке яровых. Продотряду в деревнях пока делать нечего. И чтоб продотрядовцы не скучали без дела, не били баклуши попусту, я хочу предложить им одно нужное дело.
Все насторожились.
— Здесь мы все, кроме продкомиссара, из одной местности. И знаем, что и мы, и отцы наши, и деды возили сено с покосов круговой дорогой. И вообще получается так, что Бабье болото отгораживает наши деревни от мира. А что, если от Тойкансолы проложить через него дорогу? Вот было бы здорово, а! Всего-то и нужно насыпать дамбу в сто-сто пятьдесят саженей длиной…
Миронов взял бумагу, начертил болото, деревни, большак и соединил их пунктиром. Продкомиссар долго разглядывал чертеж, прикидывая что-то, а потом коротко сказал:
— Сделаем!
Заканчивалась уборка яровых, когда Миронов привел в Тойкансолу красноармейцев. Уже пожелтела трава, воздух посвежел, стал тонок, прозрачен и тих — явно чувствовалось приближение осени.
Сначала люди встревожились, не хотели пускать солдат на постой, думая в своей вечной осторожности, что неспроста они здесь, что затевается недоброе. Но вскоре все поняли.
С утра до вечера на берегу болота поднимается в небо дым костров, стучат топоры, звенят пилы, с шумом падают деревья. Когда урожай полностью убрали, свезли на гумно, через болото уже открылась просека шириной в три сажени. Весть о работах на Бабьем болоте давно облетела окрестные деревни, и теперь, когда полевые работы в основном окончились, потянулись крестьяне на стройку. Те, что приехали на лошадях, возили песок, безлошадные утрамбовывали грунт, грузили материалы, солдаты вбивали колья вдоль будущей дороги. А в большущем котле на берегу женщины варили обед. И всюду слышны голоса, смех, песни. Как на гулянке. И не подумаешь, что здесь не гуляют, а работают. И все чаще в минуты отдыха слышны разговоры между людьми, что вот ведь как споро и весело работается сообща, всем миром.
Через десять дней древнее Бабье болото пересекла прямая и широкая, в метр высотой дамба, сблизившая не только деревни, но и людей, объединившая их в одну семью. Последний день работы как-то само собой неожиданно превратился в праздник. Женщины наносили еды. Откуда-то появилось пиво, молодое, ядреное, обильно одетое белой сверкающей пеной. Появилась и четверть с самогонкой. На откосе за болотом прямо на траве разложили угощенье. Слово взял комиссар.
— Уважаемые товарищи крестьяне! — начал он. — Наша совместная работа — только начало. Вы сами увидели, что можно сделать, взявшись вместе, дружно. Недаром в народе, говорят, что дружно — не грузно, а врозь — хоть брось. И пусть ваша жизнь в дальнейшем цветет так же, как вот эти широкие луга цветут по весне…
Потом встал Кргори Миклай и крикнул:
— Товарищи, друзья! Построить эту дорогу предложил военком Миронов. Давайте назовем ее дорогой Миронова!
— Верно! Верно! — заговорили все, а потом вслед за солдатами стали кричать и махать шапками: — Ура! Ура-а!
Праздник у болота продолжался до самой ночи. Долго еще пели и плясали под гармонь парни, девчата, молодые солдаты и все, кто хотел, у кого душа пела после такой работы.
Через несколько дней разнеслась по деревне весть: приезжал какой-то Чека, арестовал Микала Япыка и Мирона Элексана. Их обоих увезли в город. И будто бы нажаловались на них Коммунист Миклай, жена Ляпая Егора и и род комиссар.
— Дыма без огня не бывает, — говорили люди.
Этот арест заставил богатеев приумолкнуть, и сбор продналога прошел без всяких препятствий и осложнений.
А еще через месяц в школе судили Япыка и Элексана. Там-то все и узнали, какими грязными делами занимались эти двое. Когда их увезли после суда в город, люди облегченно вздохнули.
Вот и еще одно красное лето ушло, и темная осень сменилась белоснежной зимой. Горят по вечерам в домах огоньки керосиновых ламп. Ранее темная, мрачная, как кладбище, деревня постепенно преображалась.
Лишь только установились твердые цены, стала налаживаться работа кооператива. В самом начале зимы прошло собрание пайщиков. Отчет перед народом держал Кргори Миклай. Во вновь избранное правление вошел и Сакар. Теперь он возит товары.
И зимой нашлась для мужиков работа — на лесоразработках. Пешие валили лес, конные перевозили его на берег Волги. А ближе к весне стали готовить к сплаву.
Говорят, работа подгоняет время. Наверное, это так. Ушли в прошлое голод, волнения — все плохое забылось. Только хорошее помнится.
А где же наш Миклай? Его вызвали в волость и, словно девушку сватая, стали уговаривать ехать в город на учебу в совпартшколу — самая, мол, подходящая кандидатура. А он и сам хотел учиться, уговаривать его не стоило. Только растерялся вначале:
— Я согласен, но… жена, ребенок…
И вот, передав всю кооперативную работу Сакару, ясным солнечным днем отправился Кргори Миклай в Краснококшайск. «Учиться, учиться!» — крутилась в голове счастливая мысль.
15
В Курыкымбале мало зажиточных. Покосившиеся избы, дырявые сараи, амбары и прочие постройки крыты в основном соломой, дранкой. Посмотришь — сердце обливается кровью. Есть, конечно, и справные хозяйства.
Народ летом в поле да в огороде. Осенью, когда все основные работы окончены, собираются друг у друга или в деревенской сторожке. Некоторые старики всю зиму живут там. Зайдет кто в сторожку — они сказку расскажут, старину вспомнят, беседу заведут. Женщины по домам, продев ногу в лямку, покачивают в зыбках детей и прядут пряжу. Девушки собираются вместе и ходят на посиделки: сегодня в один дом, завтра в другой, чаще всего к какой-нибудь вдове-одиночке. Сидят за прялкой, переговариваясь, потом песню заведут:
В большинстве случаев собираются они у вдовы Карасимихи. Стариков у нее в доме нет, никто не мешает. Говорят, и сама она играет с каким-то молодцем. Приходят на посиделки и парни. Дом такой называют здесь особняком. Подобные особняки есть в каждой деревне.
— Ох-о-хох, — зевает одна. — Что-то спать сегодня хочется…
— Погоди, вот придут они — живо проснешься, — смеется Карасимиха. — Ой, девки, гляньте, что-то у Анны груди пышнее стали. Отчего бы это?