Ясным днем поздней осени в лесу тихо и прозрачно. Дышится легко и свободно. Листья облетели, и лишь на вершинах дубов редкие пожухлые листочки порою с кем-то шепчутся на ветру.
Осенний день пролетает быстро. Метко об этом говорит пословица, что летний день и веревкой не замеришь, а осенний можно даже обхватить. Только было утро, глядишь, уже и на вечер повернуло. Не заметишь, как сумерки опустятся.
Солнце клонилось к вершинам деревьев. Мы тронулись к большаку. До него надо протопать без малого семь-восемь километров, да и от леса до дому — не меньше.
Хотя мы шагали порознь, но чувствовали локоть друг друга. Пересекали дубраву равномерно. Полкан и Тоська после отдыха повеселели: сразу же скрылись с глаз. Хотя наши собаки вместе не бродят, но мы знали, что в лесу нас не оставят. Ведь и они до выхода на большак хотят постараться вдоволь.
Слышу: где-то впереди, как будто бы стараясь кого-то схватить, залаяла Тоська.
«На кого же это она?.. — подумал я. — Гаврюша должен быть там. Наверное, все увидит!..»
Тотчас же, словно барабанный бой, послышался трубный лай Полкана. Видимо, он помогает своей напарнице, и теперь они вдвоем принялись за одного. Значит, крупного зверя обложили.
Приминая опавшие листья, я (мигом выскочил с низины на просеку. Услышав призывный крик Гаврюши, отозвался:
— Иду, иду!
— Чего же ты вошкаешься? Давай скорее, — задыхаясь, торопил Гаврюша.
— Что случилось?
— Знаешь, можно было свалить его! — взмахнул он руками.
— Так почему же ты не стрелял? — не догадываясь, в чем дело, спросил я.
Глаза у Гаврюши округлились, как фужеры, а из ствола ружья торчала кривая сучковатая палка.
— Медведь… Медведя видел! Его погнали собаки…
Теперь я все понял. И когда лай собак удалился так, что его уже не стало слышно, Гаврила несвязно начал рассказывать о случившемся:
— Услышал я, как неподалеку, захлебываясь, залилась Тоська. Не подозревая ни о чем, я побежал к ней. И тут, словно из-под земли, вынырнул Полкан. И обе собаки залаяли, перебивая друг друга. Чувствую — они кого-то гонят из чащи. Гляжу, ломая сучья и крутясь во все стороны, на меня наседает медведь. От неожиданности я попятился, и медведь тоже драпанул с перепугу, рявкнув на собак. Я хотел было заменить заряд, но на беду патрон застрял в патроннике.
— А почему ты в ствол кривую палку всунул, да еще с сучками?
— Да вот схватил первый попавший сук, чтобы выбить патрон, а он и застрял…
— Ах вот ка-ак!.. — многозначительно отозвался я. — Значит, ты не только одним глазом взглянул на медведя, но и двумя вдоволь насмотрелся.
— Видеть-то видел, а… — Гаврюша запнулся на полуслове, растерянно почесал затылок. — Как же мне теперь извлечь эту палку из ствола?
Вдвоем мы кое-как вытащили роковую палку, сменили и патрон. Но было уже поздно… Теперь не требовались и пули — медведь оставил на память не шкуру, а только широкие, как лапти, следы.
— Так ведь оно: ходишь, ходишь — и хозяина леса встретишь, когда его не ждешь. А ты все жаловался, что лес у нас большой, а медведей нет. Раз есть лес— и медведи водятся!..
— Медведя свалить — не в нос чихнуть, — улыбнулся Гаврюша, когда мы направились к дому.
— Но ведь ты же не стрелял! — подковырнул я.
— Да ну их к шутам, пусть себе живут на здоровье, не такой уж большой вред они приносят, — успокоил себя мой неудачливый напарник.
ЗАЯЧЬИ ЛАПКИ
Перевод М. Мухачева
Прошлым летом мой сосед то ли всерьез, то ли с издевкой почти при каждой встрече подтрунивал надо мной:
— Ходишь ты, ходишь с ружьем, а нет чтобы раз пригласить пососать утиную шейку или заячью лапку.
— Погоди, — отвечал я ему. — Всему свое время. Вот дождемся осени, тогда угощу.
Обещать — обещал, а у самого-то и гончей собаки нет. Правда, была она, но состарилась и подохла. А взамен вырастить и натаскать щенка не успел. Ведь правду говорят в народе: у сапожника и шило-то сломанное, у кузнеца — топор тупой. А охотник без собаки — разве охотник?
Хорошо, если подстрелишь крякву или чирка на воде. Как-нибудь сам достанешь. А косоглазого без собаки не поймаешь — ноги у него длинные, хвост короткий. Лишь иногда удается подстрелить его на лежке под елочкой пли когда он неожиданно выскочит из-под самых ног. Но так бывает редко. Ждать такого случая — все равно, что найти в стоге сена затерявшуюся иголку.
Незаметно пролетело лето, наступила осень. Охотники, кто накануне выходного, вечером, кто в выходной, утром, со своими лопоухими пегашками или громадными, как рыжий теленок, костромичами, спешат в лес. При виде их сердце у меня начинает тревожно екать. Только и думаю, к кому бы пристроиться хоть на один день охоты, чтобы отвести душу.
Из-за того, что нет своей собаки, не радует и предстоящий выходной. Даже не хочется смотреть на ружье и охотничьи доспехи.
Узнав о моей тревоге, тот же сосед посоветовал познакомиться с его односельчанином-охотником.
— На такой-то улице, в такой-то квартире, — сказал он, — проживает наш деревенский мариец Шырчык Микале (точнее — Михаил Александрович). Работает он на заводе. Ни одного выходного не пропускает: льет ли дождь, снег ли валит — всегда пропадает в лесу. И каждый раз возвращается с добычей. Сказать по правде, когда он уходит в лес — никто не видит. Наверное, он, как и его отец, проживший всю жизнь в деревне, опасается, чтобы завистники не сглазили. Уходит он еще затемно. Зато, возвращаясь домой, не спешит скрыться, долго вертится у крыльца, стараясь показать, мол, видите, с какой добычей я вернулся.
И точно: на спине у него висит рюкзак, а из него через завязку торчат заячьи лапки. Такие белые, пушистые! Впрочем, как бы то ни было, я не помню, чтобы он меня, своего земляка, когда-либо позвал на деликатес. Не слыхал, чтобы он угостил зайчатиной и кого-нибудь из близких соседей. И все-таки ты постарайся встретиться и познакомиться с ним. Может быть, не откажется он взять тебя в лес…
Знакомиться с Михаилом Александровичем через соседа я счел неудобным, постеснялся: как бы между односельчанами не пробежала черная кошка. Чего доброго, подумает Шырчык Микале: «Не было печали, а вот всучил же мне друг кривую палку…»
Думал-думал и придумал другой способ для знакомства с ним. Собрался на охоту в выходной день еще до рассвета и стал за углом дома Шырчыка Микале, чтобы тайком пристроиться к нему.
Стою и жду, когда он появится. Медленно тянется время, ведь хуже того нет, чем ждать да догонять. Но я терпеливо поджидаю. Подбежала ко мне дважды какая-то собачонка, покружилась, обнюхала и убежала прочь.
Осенняя ночь есть осенняя. Начало знобить. Зубы застучали, словно тяпка при рубке капусты. Даже и «Камаринскую» оттопал. А потом осенила мысль: «Может быть, Шырчык Микале с вечера ушел в лес или, чего проще, в тепленькой постели храпака дает?..»
И как раз в это время тихонько скрипнула дверь. Показался человек с ружьем. Он дважды негромко свистнул. Тотчас же к нему подбежала собака, и они повернули на сонную, но освещаемую множеством электрических лампочек улицу.
Я понял: это — Шырчык Микале. Теперь надо, не теряя его из виду, плестись незаметно до поры до времени за ним. И я, отстав немного, зашагал следом.
Из города мы вышли в поле, где было совсем темно. Боясь потерять Шырчыка Микале, я сократил расстояние и так крался вплоть до опушки леса. Только тогда он увидел меня.
— Доброе утро! — вежливо поздоровался я и назвал себя. Он — тоже.
— И вы тоже на охоту собрались? — как бы невзначай спросил я его. Он не ответил, словно не расслышал.
— Идемте, а то дорога длинная, — он тронулся с места.
Теперь мы пошли рядом. Собака его то вперед забегает, то отстает от нас. Молчание казалось мне неловким, поэтому я начал разговор про собаку.