— Отдыхайте, мил человек, — сказала она, — а завтра по первому снежку, по свежим следам поохотитесь.
Скинув с себя верхнюю одежду, я лег на мохнатую медвежью шкуру, разостланную на широкой лавке, и после горячего чая со сладкой осенней клюквой крепко уснул в гостеприимной лесной сторожке…
За ночь лес неузнаваемо, почти сказочно преобразился. Оцепеневшие осины и березы, вчера еще такие угрюмые и голые, сегодня выглядели торжественно-седыми, как их старый лесник Самсон. Приземистые пни возле дороги надели на себя белые пушистые береты.
Следуя совету лесника, я пошел домой не по просеке, а по извилистой, едва заметной тропинке.
Моя собака, радуясь обновленному пейзажу, бойко бегала меж кустов, изредка утоляя жажду снегом.
Вот — она завертелась на полянке, стала кидаться то вправо, то влево, потом вдруг попятилась. Распутав, наконец, заячьи следы, она с азартным тявканьем понеслась в глубь леса. Ее лай все удаляется и удаляется. Ясно — она гонит косого. Теперь мне надо было остановиться и ждать: ведь заяц непременно вернется на то место, откуда поднялся.
И я замер под елкой, не дыша и не шевелясь. Вдруг с резким шумом вырвался на меня из чащи громадный зверь дымчатого цвета. Застыв, как вкопанный, он уставился на меня изумительно блестящим взглядом. На его лбу торчали большие ветвистые рога, напоминавшие хитросплетенные сучья дуба. О, эти рога были великолепны, но еще великолепней — сам зверь! Это был один из питомцев лесника Самсона — лось!
Рука не поднимается на такого красавца! Пусть он гуляет и плодится на свободе!
Секунда, другая — и красавец-лось, откинув к спине огромные рога, мигом пересек тропинку и скрылся из виду. Он помчался в ту сторону, где находилась усадьба Самсона.
Я тоже тронулся с места и на ходу подал голос собаке. Вскоре Тобик явился на зов и начал прыгать и хватать меня за края пиджака, словно жалуясь на то, что я не дождался его вместе с зайцем.
А я шел и вспоминал слова старика Самсона: «Благородное животное всегда возле человека спасается. Добрый человек зверю не враг».
Да!
НА ЗОРЬКЕ
Перевод З. Макаровой
Поздней осенью тетерева так же, как и некоторые кочующие птицы, собираются в большие стаи, но зимовать остаются в родных местах. Тогда их по утрам и вечерам во время кормежки можно видеть в ольшанике и на голых, безлистых березах. Но на ружейный выстрел подойти к ним нелегко. С верхушки самого высокого дерева наблюдает вожак-черныш: вытянув длинную шею, он зорко поглядывает по сторонам и в случае опасности предупреждает стаю своим «кыт-кыт-кыт», что на птичьем языке, по-видимому, означает: «Внимание, внимание! Вижу охотника!»
Вероятно, черныш одновременно сообщает и о том, с какой стороны грозит беда. Поэтому тетерева, беззаботно клюющие ольховые, почки или березовые сережки, всегда взлетают в противоположную от охотника сторону. Последним снимается черныш.
Охотиться на тетеревов я обычно хожу с чучелом. Возле места их постоянной кормежки сооружаю из сухих веток неприметный шалашик и располагаюсь в нем. А длинный шест с чучелом тетерева втыкаю рядом с деревом. Если смотреть издали, кажется, что мой тетерев сидит не на шесте, а на дереве.
На зорьке раздается похлопыванье крыльев. Это тетерева летят завтракать. Вот они заметили своего одинокого сородича и безбоязненно садятся на ближайшие березы и ольхи. Теперь стреляй, да не промахнись…
Однажды в ожидании рассвета я сидел в шалаше. Ночь выдалась свежая, подбадривающая. Земля и деревья вокруг закуржевели от инея. Хоть и тепло был я одет, но все же мелко постукивал зубами от холода.
Звезды гасли одна за другой. А на востоке, где-то далеко-далеко, медленно занималась заря. Первым о начале дня своим звонким постукиванием по стволу сухого дерева возвестил дятел.
Я радовался наступлению утра и, устроившись поудобнее, с интересом наблюдал за пробуждением леса. И хотя я видел эту картину не впервые, но снова чувствовал в груди учащенное биение сердца.
Неожиданно совсем рядом прозвучал выстрел. За ним — другой, третий. Я посмотрел на чучело тетерева. Мой «петух» свалился набок, но держался на месте. «Тоже мне охотники, — возмутился я, — куда стреляют».
Я хотел было выйти из шалаша, но что-то остановило меня. Послышались голоса:
— Вот так чудеса! Не падает!..
— Наверное, зацепился!
Около самого шалашика прошли два охотника. Они направились к березе, у которой стояло чучело. Это были молодые ребята. Я выбрался из укрытия. Увидев меня, они испугались и, видимо, не прочь были задать стрекача.
— Не бойтесь, — успокоил я их. — Охотник охотнику всегда рад.
Смущенные ребята виновато поглядывали то на меня, то друг на друга, переминаясь с ноги на ногу и не находя, что ответить. Мы познакомились. Оказалось, зовут их Гера и Дима. Мои новые знакомые вместе учатся, а с ружьями вышли впервые.
— Мы выстрелили в нее, а она не падает. Что это за птица? — признался один из неудачных охотников.
— Не знаю, какие у вас отметки в школе, но за первый урок в лесу я поставил бы вам по двойке, — ответил я. — Вы выстрелили по два раза?
— По два, — в один голос признались ребята.
— Существует неписаный охотничий закон: стрелять надо только тогда, когда видишь хорошо цель. Иначе, не разобравшись, можно пальнуть и по своему товарищу, приняв его за медведя…
Ребята сконфуженно молчали…
Теперь на охоте я нередко встречаюсь с Герой и Димой, и всегда в их ягдташах виднеется или тетерев, или какая-либо другая дичь.
ПОЕДИНОК
Перевод М. Мухачева
Снег выпал ночью. Белым покрывалом лег на землю, на крыши, пышной прошмой[5] украсил ветви деревьев.
Каждый охотник с нетерпением ждет этого желанного первотропья. Ведь оно оставляет множество воспоминаний. Хорошо в такое время бродить по лесу: ходи и читай на снегу замысловатые следы, вникай в них.
Охотник, легший спать темным осенним вечером и вставший светлым зимним утром, не находит себе места. И если ему не удалось выбраться из дому по какой-либо другой причине, сокрушается: «Эх, а день-то какой хороший выдался!»
Я встал еще до рассвета, собрался и направился в заветные угодья. Собака у (меня лайка, по кличке Баркас — старая, глуховатая, не такая резвая, как в молодости, быстро устает. Уже несколько лет подряд я провожаю с ней чернотроп и встречаю первый снег. Именно в эту пору лес, как добрый друг, раскрывает мне свои тайны.
А день, к моей радости, выпал тихий, мягкий. Свежий снег, словно хлопок, пружинил, скрадывая шаги… Поэтому и к зверю по следу можно подойти бесшумно.
По тропе, еще летом проложенной грибниками, я взобрался на гору Чак-Чора. Старики утверждают, что когда-то она была левым берегом Волги. Со временем вода размыла правый берег и отошла, оставив низину. На ней постепенно разросся лес, а кое-где, как осколки великой реки, заголубели глубокие старицы и озера.
Верится в эти предания старожилов. И сейчас от Чак-Чоры до Волги всего шесть километров, а она так и тянется к Звенигову[6] вдоль старого русла реки. От самой кромки горы начинается сосняк.
Опасаясь, что Баркас может устать, я не отпускаю его от себя. Он часто оборачивается, обиженно поглядывает на меня. Я понимаю его. Баркас ждет, когда я крикну: «Вперед!» Но куда мне спешить?! Удастся подстрелить что-либо или нет — меня не очень-то интересует.
Как только рассвело, в утреннем воздухе грянул выстрел. В тот же миг послышался отдаленный заливистый лай. Через некоторое время, словно предупреждая: «Эй, остерегайтесь, лесные жители, охотники появились!» — выстрел повторился.