На высокой Кленовой горе расположен лесной кордон, где лесничим — добрый старик Самсон. Он непременно угостит путника горячим чаем из пузатого самовара.
И на этот раз я решил проведать старика.
Но Самсона не оказалось на кордоне.
— Он теперь на пенсии, уехал в родную деревню, — ответил на мой вопрос новый хозяин.
Мы познакомились, разговорились, и я задал вопрос:
— А вы нынче не видели на полыньях Плети уток?
Молодой лесник внимательно посмотрел на меня, но с ответом помедлил. Встав с табуретки, подошел к керосиновой лампе, висевшей над столом, прибавил огня. И только тогда коротко ответил:
— Есть, но…
— А что? — уже не терпелось мне.
— А вы сходите, сами все увидите, — загадочно и несколько неохотно ответил он.
На этом и кончился наш разговор. А утром, чтобы не разбудить хозяина, я бесшумно собрался и вышел…
Плеть! Как слеза, прозрачна ее вода. Не потому ли марийские поэты воспели ее в своих стихах, а классик нашей литературы Сергей Чавайн посвятил ей роман!
Река берет истоки на марийской земле, затем, ненадолго заглянув в соседнюю Татарию, вновь радостно возвращается в родные края и, оставляя узорчатые следы в лесах, вливается наконец в просторные воды матушки-Волги.
В лесах у Кленовой горы вблизи Илети много круглых, как воронки, глубоких провалов — котлованов. Вода в них давно высохла. Со дна котлованов поднялись деревья. Сверху они кажутся игрушечными, хотя на самом деле огромные, высотой метров двадцать — двадцать пять.
Провалы, очевидно, образовались под действием подземных вод, и сейчас со дна Илети бьют теплые ключи. Поэтому здесь река не замерзает. Вот тут-то и остаются зимовать утки. Сюда и вели меня широкие кленовые лыжи.
Дыша зимним свежим воздухом, я прошел километров пять-шесть и совсем не почувствовал усталости. Добравшись до заветного места, остановился за толстой сосной. Потом, осторожно выглянув из-за дерева, осмотрел зеркальную гладь Илети. И как же я обрадовался, увидев, что вода усеяна утками! И вдруг немного поодаль от стаи я заметил… Что это! Уж не льдины ли? Но нет, белые комки поворачиваются то в одну, то в другую сторону и тоже плавают дружно. И тут я понял!
Лебеди!
Восторженный возглас чуть не вырвался из груди, перехватило дыхание, ноги приросли к месту. Смотрю на грациозных птиц и диву даюсь: на Илети, да еще зимой, — лебеди!..
Увидев меня без добычи, хозяин улыбнулся.
— Ну, что увидел-услышал? — спросил он весело.
Выслушав меня, лесник рассказал:
— Летом пара этих лебедей жила на Черном озере, верстах в пяти от Илети. Одну птицу то ли охотник поранил, то ли еще что случилось… А когда озеро стало замерзать, они перебрались на Илеть. Теперь вот зимуют.
Уж не помню сейчас, как долго простоял я тогда на берегу Илети. А вот пара прекрасных белоснежных птиц до сих пор у меня перед глазами.
ДИКИЙ ГУСЬ
Перевод З. Макаровой
Конец апреля. Всю зиму мечтал я вырваться, и вот не сегодня-завтра снова встречусь с родной и любимой природой. Ружье, патронташ и ягдташ уже вынуты из чулана и висят на виду — на вешалке из лосиного рога с пятью отростками. Посмотришь на снаряжение — и в воображении возникают знакомые с детства речки и озера, заросшие камышом болота, леса с корабельными соснами, словно сошедшими с картины Шишкина.
Накануне отъезда заходит ко мне сослуживец и советует:
— Поезжай-ка в наши края! Если хочешь поохотиться на вальдшнепов или тетеревов — лес рядом, а вокруг деревни, на болотах, уток вдоволь постреляешь.
— Пожалуй, — согласился я, — почему бы не съездить, не побродить по приволжским лугам и лесам.
Отъехав немного на поезде, я сошел на одной из станций. Дальше двадцать пять километров нужно мне было добираться автобусом, но я узнал, что из-за распутицы сообщение прервано.
Гляжу: и другие пассажиры тужат. Как же быть?
Тут словно по заказу подвернулась попутная грузовая автомашина. Люди, как пчелы, облепили ее. Стал карабкаться в кузов и я. Но кто-то дернул меня за воротник:
— Ты не по делам едешь! Можешь и пешком пройтись, — заметив, что я городской охотник, грубо осадил меня шофер. Я обернулся, стал упрашивать:
— Будьте добры, не оставляйте меня, пожалуйста! Я же уплачу…
— Я вас не знаю и знать не хочу, — сердито буркнул водитель, словно я встал ему поперек дороги.
Поняв, что спорить бесполезно, я остался на злополучной станции.
В намеченное место я добрался только к утру следующего дня. Мать моего сослуживца посоветовала познакомиться с Николаем Сидорычем — ее соседом и заядлым охотником.
Я так и сделал. Сидорыч оказался простым, сердечным человеком. Мы быстро нашли с ним общий язык.
Сидорыч родился в бедной семье, был пастухом, немало поскитался. Обзавелся семьей и, вернувшись в родную деревню, выстроил дом. Сейчас они с женой трудятся в колхозе, у них уже трое взрослых сыновей.
— Переходите к нам, незачем стеснять старуху, — предложил Сидорыч4 Жена тоже поддержала его просьбу, и я согласился.
— Если хочешь пойти на уток, — сказал Сидорыч, — далеко ходить не надо. Около деревни есть Красное болото, иди и стреляй. Сами мы здесь не охотимся.
— Нет, — запротестовал я, — возле деревни я тоже стрелять не буду, рука не поднимется.
— Что верно, то верно, — подхватил Сидорыч и пообещал сводить меня на здешние приволжские озера.
— Там и природа чудесная, и уток хватает. Да и недалеко, всего километра три будет.
Утром, перекинув ружье, мы отправились к этим самым озерам. И верно, здесь их много. Сидорыч показал мне Колтак, Отмыл-Сымак, Казенное, Кюзъер, Товаръер… И на каждом озере — табунки уток. Но стрелять их было несподручно.
Сидорыч привел меня к озеру Апкалтын:
— Сюда утки собираются к вечеру. Ты знай себе крякай в манок, а я не стану тебе мешать. Домой доберешься и один, дорогу теперь знаешь.
Я про себя отметил: «Сидорыч понимает, что одиночество на охоте предпочтительнее…»
Солнце клонилось к закату. Я устроился у корней осокоря, сваленного бурей. В поднебесье раздались мелодичные птичьи голоса: «Кигик-когик». Это в мою сторону клином летели дикие гуси.
Но что такое? От стаи отделилась одна птица и стала опускаться к земле. Замыкающий гусь, прижав крылья, спикировал к ней и старался вернуть ее обратно. Но та, уклоняясь, продолжала снижаться. Убедившись в тщетности своих усилий, вторая птица полетела вдо-. гонку стае и замкнула строй.
Я продолжал наблюдать за отставшим гусем. Он стоял посреди озера на льдинке и время от времени подавал жалобный голос. Видимо, в полете он очень устал и теперь отдыхал, отстав от стаи.
Вдруг передо мной опустились на воду четыре «крякушки». Выстрелить по ним — значит спугнуть отдыхающего гуся, а куда он полетит один, на ночь глядя?
Утки не замечали меня и спокойно искали в озере корм. Солнце тем временем спряталось за горизонт. И тут гусь почему-то забеспокоился, начал кричать громче. Утки, испугавшись, поднялись и улетели. Я услышал голоса другой стая гусей. Как только она приблизилась, гусь с криком взлетел со льдины.
Я с тревогой подумал: «А возьмет ли его с собой другая стая?»
Гусь догнал ее. Замыкающая птица уступила ему место впереди себя.
Я остался на берегу один. Мне стало как-то не по себе, и я неожиданно сорвал с головы шляпу, махнул ею вслед улетающей стае.
БЕРЕЗКИ
Перевод А. Смоликова