Длинные тени на воде от деревьев с берега мне подсказали: пора трогаться. Сидя спиной к реке, я принялся укладывать в котомку съестные припасы.
На той стороне реки зашуршала опавшая листва. Я оглянулся. Из дубравы к реке во всю мочь бежит медведь. Я даже ружье не успел поднять, как медведь оказался в воде и уже плывет ко мне. Следом за ним один за другим кинулись в воду еще два небольших зверя. «Это что такое? Звери идут прямо на меня!» Я спохватился: ружье заряжено дробью, пули с собой я не взял. Медведь доплывает уже до середины реки, а за ним — два волка. «Вот оно что: медведь удирает от своих преследователей!»
Я растерялся: убегать не решаюсь, но и не знаю, кому помочь.
Неожиданно все изменилось: волки оказались рядом с медведем, по обе стороны от него. Медведь повернулся, ухватил лапами одновременно и того и другого да окунул их в воду. Теперь он стоит на задних лапах по грудь в воде, а около него, под водой, барахтаются волки, аж вода бурлит.
Медведь дышит тяжело, оглядывается по сторонам. Один раз даже повернулся кругом. Заплывшие жиром небольшие глаза медведя выпучились, блестят, как два стеклянных шара.
Наконец, вода возле медведя перестала бурлить, волки больше не барахтаются. Медведь вынул из воды сначала одного, потом другого волка, приложил ухо к побежденным врагам, ослушал их. Понятно, волки под водой захлебнулись.
Медведь выволок их на берег, швырнул в первую попавшую яму и деловито зашагал в березняк.
Я сижу и не знаю, как быть.
Спустя некоторое время вновь послышались шаги. Медведь, шельма, тащит охапку хворосту. Притащил, бросил на дохлых волков, поправил хворост и не спеша скрылся в чаще. Ясно: теперь он не вернется, пока как следует не отдохнет. Воспользовавшись этим, я вброд перешел на другой берег и снял с волков шкуры — медведю они не нужны.
Так в тот раз, не подстрелив ни одной утки, я вернулся в деревню с двумя волчьими шкурами за спиной…
А еще я вам расскажу, как мне лиса подарила утку…
Известно, осенью, когда вода в реках становится холодной, дикие утки готовятся к отлету в теплые края. К этому времени они накапливают жир и собираются в большие стаи. Весь день они проводят* на просторных озерах. Одна из уток вытягивает шею вверх, поворачивая голову, осматривается по сторонам — сторожит. Остальные, уткнув клювы под крылышки, дремотно нежатся, покачиваясь на волнах, отдыхают. Лишь вечером птицы покидают открытые большие озера и перелетают на богатые пищей мелководные старицы.
С лугов в деревню возвращался скот. Я шел к Дубравному озеру охотиться на уток. Озеро это небольшое, мелководное, берега его отлогие. Оно напоминает большой треугольник: два нешироких рукава как бы приткнуты друг к другу под прямым углом. Кое-где, склоняясь над водой, стоят куртины тальника. У берегов колышется тростник, густо меж тростниками разрослась осока, но теперь, после инея, она пожухла. Листья кувшинок повяли и осели на дно, вода кажется прозрачной. А вокруг озера стоит дубняк.
Весной в половодье Дубравное озеро сливается с Волгой. Тогда в этой тихой заводи рыба мечет икру. А когда Волга войдет в берега и озеро уляжется, здесь появляются мальки; за лето они вырастают в небольших рыбешек, становятся хорошей приманкой для уток. И каждой осенью по вечерам сюда прилетают утки, садятся на воду.
Я укрылся в самом углу озера, на мысочке, и теперь мне удобно бить по уткам: где бы они ни сели, выстрел их достанет. Вокруг себя я расставил ветки, так лучше: утки не сразу заметят.
Солнце меня не освещает, сквозь ветви деревьев его лучи не проникают. В такое время утки должны начать свои полеты. Я вынимаю манок и зову их. Потом прислушиваюсь. Но утки не отзываются. Спустя некоторое время я вновь поманил их…
Легкий прохладный ветерок, погладив мои щеки, проносится мимо. Иногда мне вдруг покажется, будто утка летит прямо на меня, и рука невольно тянется к ружью. А всмотришься получше — это на воду спустился дубовый листок…
Вот и начинаются сумерки… Я последний раз поманил уток и решил немного подождать. Тут я замечаю тень какого-то зверька на противоположном берегу. Он проворно скрылся за огромным дубом. Я замер и стал всматриваться в одну только точку. Из-за дуба показалась голова зверька, что-то высматривающего. Потом он прильнул к земле, подполз к самому берегу и скрылся в пожухлой осоке. Это лиса. Мех ее пока еще не поспел, и стрелять в нее я не думаю. Но зачем она пожаловала сюда — за пищей или воды напиться? Не знаю. А как интересно узнать!
Мои размышления были прерваны: над озером послышался свист крыльев: прилетели утки. Они, видимо, не решаются сразу спуститься на воду, делают сначала круг над озером. Потом почти отвесно все падают вниз, шлепая крыльями по воде. В таких случаях я обычно вскидываю ружье и бью по птицам. Но на этот раз, даже и сам не знаю отчего, словно оцепенелый, я не шелохнулся. А утки сидят на середине всей стайкой и как будто прислушиваются, мол, нет ли поблизости врагов. Потом одна из них негромко прокрякала: «Ва-ах, ва-ах». Видно, это была старшая стаи — вожак. Теперь утки, словно по команде, окунули клювы в воду и стали ее цедить, вылавливая мальков.
Тихо, не двигаясь с места, я взял ружье… Вдруг на том берегу послышался плеск воды и тревожный крик утки: «Ва-ах…» В одно мгновение стая взвилась и улетела. Теперь лишь на той стороне озера, в кустах, слышалось хлопанье крыльев. Наудалую выстрелил по кустам и кинулся в воду. Озеро очень мелкое, и я вброд, не зачерпнув воды в сапоги, перешел его. Неподалеку от берега лежала утка и беспомощно взмахивала одним крылом.
Теперь я понял: лиса приходила охотиться. И пришла она, похоже, на звуки моего манка. Знал бы я, что кумушка пришла на охоту за утками, турнул бы ее отсюда… Как бы там ни было, лиса испугалась вып рела, и ее добыча теперь досталась мне.
«Какого только не бывает чуда в природе», — думал я, неся домой утку, добытую лисой.
Была у меня чудесная гончая собака — Ласка. Заливистый ее лай, как звон валдайского колокольчика, до сих пор памятно слышится мне. А любил-то я ее, ну сами знаете, как может любить бывалый охотник настоящую гончую… Что тут говорить!
Дед Мирон грустно свернул самокрутку и закурил.
Все молчали. И хотя ждали продолжения рассказа с нетерпением, вопросы не задавали, не торопили. По всему было видно, что на этот раз Мирон шутить не собирался. Кто-кто, а охотник душу охотника понимает.
— И вот история эта такая, — продолжал дед Мирон. — Стоял я на охране одно лето… Вышку пожарную знаете, что стоит в Звениговском лесу?..
Однажды вечером стою на вышке и слышу не то лай, не то визг… На второй, на третий день — опять то же. «Не волк ли тут по соседству, — думаю. — Если он, то наверняка со своим выводком развлекается».
И вот на утро беру одностволку, пожарный заступ, иду искать логово. Но собаку с собой не взял.
Как говорится, кто кого ищет, тот на того и набредет.
Километрах в полутора от вышки, в мелком ельнике, сперва я заметил на земле песок. А когда рассмотрел поближе, обнаружил само волчье логово. На песке хорошо заметны большие и маленькие следы.
«Вот где добыча!» — подумалось мне.
На всякий случай ружье держу наготове, хотя оно заряжено мелкой дробью (жаль, тогда у меня картечи не было). Обеспокоенно оглядываюсь по сторонам. И вдруг вижу: мелкой рысью трусит худощавый, небольшого роста волк с ношей в зубах. Не раздумывая, я вскинул ружье. Выстрелил.
Не то от неожиданности, не то от боли волк взвизгнул и скрылся в чапыжнике. Конечно, на таком расстоянии дробью не мог я его уложить, а ношу он свою бросил. Это был взрослый заяц, только что пойманный волком, потому что его тушка была совсем теплой.
Понятно, в логове непременно должны быть волчата. Я принялся раскапывать его.
Лаз в нору сначала шел прямо, а потом коленом влево. И тут я увидел прижавшегося к стенке логова желтовато-серенького волчонка. Он весь дрожит. Я беру его за шкирку голыми руками. Волчонок визжит, хочет царапнуть меня.