Впереди на поле стоят скирды клевера, слышу — Илья что-то кричит мне. Сняв с головы шапку вместе с платком и повесив ее на ствол ружья, он на ходу взмахами указывает вправо. Я понял: косой убежал в ту сторону…
Теперь нам остается лишь тропить его и, где-нибудь залучив, гнать обратно. Но гоняться за русаком по его следам оказалось труднее, чем я полагал… Заяц выскочил на санную дорогу и помчался во весь дух. Ведь всего лишь зверек, а и то соображает, что бежать по снегу трудно!
Я остался ждать, а Илья пошел залучать косого. Вижу их обоих: пробежав некоторое расстояние, заяц встал на задние лапки, посмотрел вперед, потом опять пустился во всю прыть, а Илья, подняв вверх правую руку с ружьем, помахал ему вслед, словно грозя: дескать, ну погоди!
У околицы деревни русак повернул в сторону и поскакал по рыхлому снегу. Я понял, что ждать бесполезно, пошел помогать Илье… Наконец загнали мы косого на огороды деревни Полянур.
Тут Илья и говорит:
— Ты, мол, иди к тому концу деревни, где-нибудь притаись за строениями, а я погоню усталого зайца прямо на тебя.
Я остановился у старой избы без крыши, на самом конце деревни. Илья гонит русака на меня. Я вижу зайца: хитрит косой, перебегает от укрытия к укрытию, раза два проскользнул в просветах между изгородями. А Илья совсем измучился — еле-еле перелезает через изгороди. Вот он обошел вокруг одной бани и остановился, раздумывая. Потом, увидев меня, снял шапку и помахал…
Когда я подошел к нему, он показывает:
— До этого вот места шел по следу. А здесь следы пропали.
Обхожу вокруг бани, а заячьих следов и в самом деле нет.
— Не забрался ли он в баню помыться? — шутя говорю Илье и заглядываю в приоткрытую дверь, Но в бане не видать никого, только у дальней стены лежит полуопрокинутое корыто.
— Тьфу! — сердито плюнул вспотевший товарищ, — Говорил тебе: хитрющий! В прошлый раз я гонялся за ним один, так он на чистом поле меж тремя скирдами меня запутал.
Илья прислонил ружье к стене, уселся на порог бани и стал свертывать самокрутку (Илья курит только махорку). Я вынул папиросу, хотел было чиркнуть спичку, как вдруг Илья закричал так, что у меня коробка выпала из рук.
— Э-э, ах! — раздался его истошный крик. — Ведь через меня перескочил.
Он ощупью ищет ружье, приставленное к стене, глаз не сводит с зайца. Пока мы искали свои ружья — заяц был уже в поле. Тогда Илья снял шапку и помахал ею вслед убежавшему, как говорится, из-под носа русаку.
— Прощай, новогодний ужин! — печально промолвил я.
А еще небезынтересно вам узнать, как меня зимой выкупали…
Охотился я однажды у берегов Шуйки. Невелика речушка — в ширину шагов пять-шесть, а местами и того меньше. Бесконечно петляет она в березняках, ельниках да зарослях ольхи.
Бреду по снежному лесу со своим верным Будилой и читаю следы разных зверей. Сначала попадались мне запорошенные снегом еле приметные строчки следов. Но где же, где же свежие следы? Должны же они где-нибудь быть!.. И наконец мой слух обласкал громкий лай Будилы. Вот он напал на утренний заячий след. Вот он стронул с лежки косого и погнал за речку. Я обошел вокруг, выбирая более удобное для обзора место. Но под мшистьими старыми елями сплошняком шел такой частый чапыжник, что увидеть зверя, следить за его ходом здесь было просто невозможно.
По лаю собаки определяю, что он завернул косого и погнал на меня. Но вдруг заяц увел собаку через реку, и они начали гонку по кругу.
Стою и размышляю: где же мне встречать косого?
«Попробую на речке, вблизи проложенной тропы», — решил я и вышел на лед. Но очень скоро я почувствовал, что мои ноги в мягких кисах начинают мерзнуть. Я стал легонько топтаться на месте. И тут то ли уж я сильно топнул ногой, то ли слаб был еще ледок — раздался предательский хруст, и я оказался в студеной воде.
Спешно пробираюсь к берегу, а лед под ногами все трещит и ломается. Когда же я оказался на суше, заяц и собака давным-давно исчезли в чапыжнике.
Вот так меня, старого опытного охотника, выкупал косой в зимний день в ледяной воде. После этого я не бывал больше в тех местах. Говорят, там сейчас развелось много разного зверья, особенно — зайцев.
СКУПЕРДЯЙ
Перевод А. Смоликова
Говорят, в деревне прозвище — второе имя. Но вот расскажу я вам историю, где прозвище было не каким-нибудь вторым-пятым именем, а самым что ни на есть первым.
В общем, речь пойдет о человеке, которого с легкой руки какого-то сельского остряка Скупердяем прозвали. Правду сказать, односельчане уже проводили того человека с миром, но вот помнят его на Звениговской земле…
Как-то мне довелось побывать в тех краях. Места там лесами богаты и, может, потому постройки на редкость добротные, крепко сложены.
Стоят дома — стройные, просторные, один под один, как братья-близнецы. А наличники на домах, а узоры… Посмотришь — во сне не раз потом приснится разноцветная ажурная рябь…
И что важно: у каждого под крышей мачта телевизионная… В дом зайдешь — полотенца, скатерти разными узорами вышиты. И холодильник, газ… Короче, старина и современность в тех краях в дружбе да согласии соседствуют…
Хозяин, приютивший меня, оказался разговорчивым, и мы засиделись до петухов.
— Хорошо у вас тут… Деревня —.дома на подбор. Река, лес. Что говорится, целительная природа-матушка.
— Эт точно! — подтвердил хозяин, пригладив кустистую свою бороду. — Да вот не всегда так было. Природа, она, конечно, живительная сила во все времена, а вот што касаемо деревни, построек наших… Эх, да што там говорить! Прежняя-то жисть, что ночка темная…
Собеседник мой увлекся воспоминаниями, и я старался не задавать ему вопросов, Чтобы рассказ он вел так, как ему самому хочется передать его. Я же попытаюсь вам пересказать услышанное почти слово в слово.
— Поведаю я тебе одну историю, а ты уж сам поймешь, што к чему, — начал старик. — Жил в нашей деревне человек по прозвищу Скупердяй. При крещении его нарекли Кириллом. Мне это больше чем кому-то известно — в одной купели крестили нас.
Росли мы с Кириллом одногодками, а вот дружить— так и не привелось. В школу он не ходил. Семья их бедствовала, и вот с малых лет он спину гнул. Может, потому-то и сгорбился рано.
В тот год, когда я ушел на германскую, в четырнадцатом, Кырля женился. В солдаты его не брали: и ростом не вышел, да и горбат к тому же. В конце шестнадцатого, когда я возвернулся домой по ранению, Кырля уже отделился от отца и завел свое хозяйство. Гляжу, двор у него — што надоть: изба новая, под тесовой крышей, амбар в два этажа, рядом добротный хлев, конюшня, просторный сарай… Словом, не двор, а целая усадьба. Да так все пригнано! Ни щелочки в заборе— мышь не проскользнет.
Потом я узнал, что все это Кырля построил без участия родни и соседей. Тес для крыши, тяжелые половые доски Кырля с женой заготовили сами, по целым дням не отходили от продольной пилы — разделывали толстые бревна. Сами же настлали полы, покрыли крышу, сверху придавили ее тяжелым коньком, по краям укрепили прочным желобом. И все без единого гвоздя, просто кой-где просверлили отверстия да забили туда дубовые колышки.
От непосильной работы жена Кырли выкинула ребенка. И опосля детей у них уже не было. Так и остались они вдвоем.
Между тем наш двор, построенный еще дедом, пришел в полную негодность, крыша прогнила, куда ни глянь — везде прорехи да продухи.
Это я так, не в укор отцу. Ведь и он с японской войны в девятьсот шестом году вернулся покалеченным, да и жил после этого недолго. Кырлю я тоже не попрекаю. В конце концов, он своим трудом все нажил. Да и земельный надел у Кырли был всего на одну душу. И сам он, и жена его день и ночь надрывались на работе, всякую мелочь норовили приспособить в хозяйстве. Осенью, как только управятся они с полевыми работами, идут на болото корчевать деревья, и вместе с корнями и сучьями везут их домой! на дрова. Весной распилят, расколют, сложат на огороде вдоль изгороди в высокие поленницы. А зимой, что же ты думаешь, сидят в холодной избе. А все потому, что Кырля для печи отбирал одно гнилье, хорошие-то дрова берег про запас. Кто его знает, для чего берег.