Я, собственно, только вечером намеревался побывать у старой Лизы и думал не идти, а ехать к ней, но раз уже я забрел в такую даль, то и решил, что при неспешной ходьбе и без того вовремя к ней доберусь. Мне очень не хотелось прямиком от полковника заходить домой за лошадьми. Итак, погруженный в думы, я медленно брел по лесу, завернул в трактир рядом с лесосекой и закусил тем, что оставалось у них от обеда.
Когда же от старой Лизы я другими лесами возвращался домой, солнце уже низко спустилось к горизонту, и тут случилось то, что полковник предвидел еще в полдень; над гребнем высокого леса, откуда зимою нагнало к нам дождевые тучи, приведшие к той страшной гололедице, как будто собиралась гроза; солнце садилось за рваные, опаленные по краям тучи. Выйдя на открытое место, я без помехи наблюдал это смятение, эти таинственные приготовления в небе.
Домой я зашел только приказать заложить каурого, чтобы он отвез меня к Эрлеру, к которому я хотел приехать засветло, чая еще до грозы вернуться.
Когда мы с Томасом при возвращении миновали последние деревья Таугрунда, молнии уже сверкали в ветвях и время от времени зажигали свои причудливые зигзаги над отдаленным лесом. Да и вечернее небо изменилось до неузнаваемости. Там, где солнце зашло за окрашенные в пурпур тучи и отсвечивающие желтизной куски ясного неба, все слилось воедино в темном нагромождении туч, откуда временами полыхало огнем. Я потому и приказал заложить каурого, который не страшится небесного огня, тогда как вороных он ввергает в панический ужас.
Едва мы свернули с дороги, чтобы въехать к себе во двор, как из сумерек, где никли притихшие деревья и посверкивали молнии, вырвался человек, закричавший, что мне надо сейчас же ехать к нижнему Ашахеру, с ним приключилась беда. Ашахера задело в лесу поваленным деревом, он сильно пострадал, и его несут домой. Посланный был свидетелем этого несчастного случая, он побежал вперед взять лошадь и, не теряя времени, мчаться за доктором. Я велел Томасу завернуть каурого, и мы последовали за всадником, скакавшим впереди к хорошо знакомой нам хижине нижнего Ашахера. Ехать было недалеко. Прибыв на место, мы уже застали потерпевшего дома, он лежал на кровати, домашние разрезали на нем штанину и освободили кровоточащую ногу. Ель, которую подрубили дровосеки, неожиданно рухнула и всего лишь сорвала с ноги кожу, но зрелище освежеванного живого человеческого мяса даже на меня произвело тяжелое впечатление. Если бы я в тот день совершил в березняке задуманное, этому человеку не жить бы на свете. Ему бы заклеили рану пластырем и вызвали гангрену. Я попросил принести холодной воды, а также послать ко мне за льдом, запасы которого всегда храню в леднике.
Гроза так и не состоялась. В то время как мы с Томасом возвращались домой по изрытому колеями проселку, черные тучи уходили за Лидскую рощу, погрохатывало все дальше и глуше, и только изредка сверкали молнии, нацеливаясь на отдаленные места, лежащие к востоку.
Наступила тревожная мучительная ночь. Тяжело было у меня на душе.
5
Долина по-над Пирлингом
На утро после несчастного случая с нижним Ашахером опять рассиялся погожий день. За ночь не выпало ни капли дождя. Я в пять часов утра спустился к нему кратчайшим путем, напрямки полями. Близкие Ашахера всю ночь выполняли мои предписания, и я снова приказал им всякий раз, как у них кончится лед, прибегать ко мне за новой порцией. Сегодня, как я и предполагал, нога была в лучшем состоянии, и я мог обнадежить безутешного страдальца, что рана заживет и он будет здоров.
При моем возвращении над темными лесами стоял сверкающий диск солнца, травы и кустарники на моем пути пестрели яркими красками.
Поднявшись в спальню, куда старая Мария каждое утро приносит мой завтрак, я увидел в передней ожидающую меня женщину. Я знал ее, это была Сусанна из Клума. Когда я привел ее к себе, она развернула синий полушалок, который никогда не снимает с плеч, — на этот раз она принесла в нем что-то, тщательно завернутое. Вчера, пояснила Сусанна, она заходила в березняк, что на опушке соснового бора, чтобы наломать сушняка и хворосту на растопку и снести домой, и там, у изгороди, углядела этот платок. Моя служанка Ханна сказала ей, что платок мой. Вот она и принесла его мне, завернув в полушалок, чтобы, боже сохрани, не испачкать.
С первого же взгляда я узнал в платке ту самую скатерку, которую зашвырнул подальше в березовой роще. Я дал этой бедной женщине немного денег, да и скатерку в придачу.
Покончив со всеми приготовлениями, я велел Томасу заложить коляску, и мы отправились в очередной объезд больных.
По дороге раздумался я о служении, которое возложил на меня всевышний. Статочное ли дело, чтобы то, что было найдено и сотворено другими, заключенное в множество книг и легко усвояемое памятью, — статочное ли дело, чтобы одно и то же, без всяких изменений, применялось все вновь и вновь? Нет, до́лжно постоянно изучать законы естества, чтобы уразуметь, чего оно требует и чего не приемлет; до́лжно в неустанных наблюдениях над мельчайшими явлениями природы познавать их сущность и во всем считаться с их волею. Только этим можем мы способствовать росту и становлению наших познаний. Даже в толстых томах, что стоят на моем рабочем столе и на нынешнем моем письменном бюро и к которым я постоянно обращаюсь, — даже в них можно мало что почерпнуть. Кто скажет с уверенностью, приносит ли аркана, или симпатические явления, или взаимосвязь времен всю ту пользу, какая в них заключена? И разве не ясно, что наше исцеление творец вложил в великое взаимодействие веществ и что мы бессильны его обрести, покуда не знаем существа этих взаимодействий. А между тем разгадка где-то рядом, рукой подать. Чем мог бы излечиться олень, или пес, или гадюка, даже если бы целебное снадобье стояло у меня на полке, раз эта полка им недоступна? Есть некое вещество и в студеной воде, и в веющем воздухе, существуют какие-то созвучия в нашем теле, восходящие к гармонии во всем мироздании, что ежечасно, ежеминутно вибрируют в нашем существе, поддерживая его силы. Я буду прилежно читать книги, изучать то, что в них заключено, буду следовать за оленем и собакою, чтобы узнать, что они делают для своего исцеления. Горные травы мне известны, отныне я буду наблюдать и другие явления и присматриваться к болезням, дабы узнать, что они говорят нам и чего от нас требуют.
Так думал я, и это порешил для себя на будущее.
По возвращении домой после дневных трудов, я снова спустился к нижнему Ашахеру. Как ни сильно он пострадал, а все же ему заметно лучше. С этих пор я захожу к нему дважды в день.
Спустя некоторое время получил я эту книгу, изготовленную для меня в Тунберге. Она сшита из больших листов пергамента, переплетена в кордовскую кожу и закрывается добротными медными застежками. Я последовал в этом примеру полковника, тогда как сам он внял совету старого воина, встреченного им в Вестфалии. Но, в противоположность полковнику, я не стану запечатывать свои записи отдельными пачками — ведь мне не приходится колесить по свету, как довелось ему, и я могу хранить свою большую тяжелую книгу в красивом ларце черного дерева. Однако по примеру полковника я решил подолгу не перечитывать исписанные страницы. При помощи острого ножа, какие изготовляются у нас в Рорене, я сделал надрезы на каждом листе, продернул в них шелковые ленточки и, соединив концы, запечатал их сургучом. Ленточки я выбрал голубого и алого цвета, памятуя, что Маргарита, надевая по воскресным и праздничным дням шелковые платья, красиво облегающие ее стан, украшает их лентами этих цветов. Когда мне принесли книгу, я осмотрел ее, и она мне очень понравилась. Я испробовал действие застежек, они легко отскакивают при нажиме, открывая девственную белизну пергамента. Все листы вплоть до последнего я перенумеровал красными чернилами; после чего перенес в книгу все то, что в первые же дни запечатлел на простой бумаге — так не терпелось мне приступить к выполнению моего обета. Я посвящал этому занятию то время, что обычно уходило у меня на прогулки, когда я предавался наблюдениям над деревьями, травой и растениями, после чего поднимался в Дубки. Теперь у меня времени было хоть отбавляй — хватало на учебу и наблюдения. Кончив писать, я шел в свой сад, который день ото дня становился краше, наведывал цветы и овощи и столь необходимые врачу лекарственные травы, а также фруктовые деревья, посаженные мной или оставшиеся от прежнего владельца. Между тем работники занимались своим делом и приветливо оглядывались на меня, когда я проходил мимо. Бывало, что я до темноты задерживался в лесу, наблюдая, как постепенно чернеет хвоя и сумерки словно процеживаются сквозь тонкие ветки елей и обволакивают толстые сучья буков, кленов и ясеней.