Выбрать главу

Ежеминутно могло выступить шествие, и я поспешил вниз. Из деревянной хижины, где собрались главным образом низшие сословия, выходили слуги и челядинцы и спешили спуститься со скалы, так как им надлежало вернуться домой первыми. Среди них я увидел Томаса, он торопился вниз, чтобы вовремя заложить коляску и подать ее к нашему возвращению.

Мишени уже сняли со станков и сложили в тире, отвязали белый холст и даже столы и стулья снесли на ожидающую их платформу, чтобы они не пострадали от вечерней сырости. Народ собирался в сосняке у тира, где выстраивалось шествие. Но вот мастер состязаний зачитал бумагу о том, как строиться, все стали в предписанном порядке и по сигналу трубы двинулись в путь.

Сперва миновали горную тропу, вихляющую меж скал, а потом процессия растянулась по ровному полю. Позади ехала платформа, груженная столами и стульями.

Занятное шествие двигалось на Пирлинг по отсвечивающим нежным румянцем жнивьям. Возглавлял ею глашатай с большим знаменем, за ним двое пажей несли длинноязыкие вымпелы, позади шли горнисты и трубачи, а там шестеро пестро разодетых маркеров несли мишени, и только за ними следовали победители состязания и их призы. Впереди выступал козел, которого вели двое пажей в красно-белом наряде; рядом шествовал Бернштейнер, и на сей раз удержавший первое место, с шляпы его свисала красная лента; остальные призы несли пажи; призеры, тоже украшенные лентами, шествовали рядом; позади шагала стрелковая канцелярия; замыкали шествие остальные стрелки во главе с мастером состязаний. А в хвосте процессии плелись мы, гости, побывавшие нынче на Штейнбюгеле. Рядом со мной выступала грациозная фигурка Маргариты, а за ней осанистый полковник в знакомом мне темном одеянии вел под руку старшую из кузин, вторую сопровождал купец, за купцом шли бургомистр и оба священника, а следом тянулся пестрый рой женщин и девушек, разбившихся на живописные группы. Когда же мы оборачивались назад, перед нами в вечернем небе маячила смутная громада Штейнбюгеля.

Ближе к Пирлингу на обочине дороги здесь и там выстроились зрители, их становилось все больше, под конец они уже густой толпой теснились вдоль кустарников, изгородей и заборов. Тут были те, кто оставался дома, и те, кто загодя покинул Штейнбюгель, а многие стеклись из окольных мест, чтобы увидеть столь редкостное зрелище. При выходе на рыночную площадь нас, как обычно, поджидал оркестр, игравший туш.

Когда процессия достигла нижнего трактира, где должны были состояться танцы, выяснилось, почему торжественный марш пришлось задержать до заката; перед воротами трактира была воздвигнута арка из елового лапника, освещенного замаскированными хвоей яркими лампами, а над аркой сияли приветственные надписи на прозрачной бумаге, за которой тоже горели лампы.

Все шествие во главе с козлом вступило, по обычаю, в танцевальный зал. Здесь стрелки вручили слугам свои ружья и прочий снаряд, другие сдали то же самое сыновьям, чтобы те отнесли все домой. Старик Бернштейнер снял с козла украшенный талерами венок и передал его своей столь же пожилой супруге, которая присовокупила его к прежним наградам за стрельбу, выставленным в стеклянном шкафике в их спальне. Козлу же, разумеется, пришлось убраться в хлев.

В перерыве между прибытием процессии и началом танцев местные жители обычно забегали домой переодеться и освежиться. Приезжие оставались в гостинице и тоже готовились к танцам. Мы решили дождаться вечера, но уже в самом его начале ехать домой.

Тут позвали меня к неожиданно захворавшему жителю Пирлинга. По счастью, это было легкое недомогание, и я оставил больному лекарство.

К моему возвращению публика была уже в сборе. Столы в буфетной были заняты, в танцевальном зале строились пары, и как только музыка заиграла, вечер открылся чинным плавным вступительным танцем. Полковник показал Маргарите и обеим кузинам все, что заслуживало внимания, мы переждали и второй танец и стали прощаться, ссылаясь на то, что нам предстоит далекий путь и надо выезжать вовремя. Нас проводили дружественными возгласами и пожеланиями, и мы спустились вниз, чтобы отправиться в верхний трактир, где остались наши вещи. Томас ждал нас у входа рядом с моей запряженной коляской. Полковнику и его дамам оставалось только зайти за верхним платьем, а затем можно было садиться и ехать. И тут случилось нечто затмившее все, что происходило в тот вечер.

Я ждал, стоя у коляски. Маргарита с обеими дамами вышла из дому, и только полковник задержался. Я помог дамам сесть и хотел подсадить Маргариту. Взяв ее руку, которую она протянула мне из-под накидки, я задержал ее в своей и от полноты нахлынувшего чувства спросил:

— Маргарита, простите ли вы мне мою былую несдержанность и грубость?

— Нет, это вы простите мне вздорное мое поведение, единственный любимый друг моей юности, — о да, я все, все знаю, батюшка мне рассказал, каким достойным человеком вы стали!

— Нет, Маргарита, ваш батюшка чересчур ко мне снисходителен, ему известно, на какие ошибки я способен, тогда как вы — вы ангел!

Забывшись, я обнял ее за плечи, как обнимают сестру после долгой разлуки. Она обеими руками обвила мне шею, припала лицом к моему лицу и так неудержимо разрыдалась, что я совсем растерялся. Почувствовав на щеке ее слезы, я слегка откинул голову, и тут наши губы слились во внезапном поцелуе. Я прижал ее к груди, как утраченную и вновь найденную невесту.

То был наш первый, наш единственный поцелуй.

Когда объятия наши разомкнулись, я взял ее милую ручку и сказал:

— Так вы разрешаете мне, Маргарита, просить завтра у батюшки вашей руки?

— Да, да, непременно! — отвечала она. — Это самое лучшее для нас обоих.

И, повернувшись к старым родственницам, сидевшим в коляске, пояснила:

— Не судите меня! Это мой нареченный.

— А теперь садись, Маргарита, — сказал я. — Завтра я буду к вам возможно раньше. Покойной ночи!

— Покойной ночи! — отвечала она, и мы обменялись крепким рукопожатием.

— Да, да, садись! — сказал полковник, неожиданно очутившийся рядом. — Вы составите счастье друг друга.

Маргарита бросилась ему на грудь, он нежно обнял ее и посадил в коляску.

Я без слов пожал ему руку — у меня сдавило горло и на глаза навернулись слезы.

— Итак, против всякого ожидания открылось, что эти двое обручены, и вы можете сообщить это вашим гостям на вечере, — продолжал полковник, обращаясь к верхнему трактирщику, который вышел проводить его и стоял тут же, немного отступя. — Я-то думал малость подержать это в секрете, да они сами себя выдали.

— Что ж, приятно слышать, — сказал трактирщик, — такие новости всегда приятно слышать.

— А теперь покойной ночи, доктор, — обратился ко мне полковник. — Ждем вас завтра пораньше.

— Покойной ночи, — отозвался я, подсаживая его в коляску.

Я подошел к Томасу и наказал ему ехать со всей осторожностью, чтобы с моими друзьями, сохрани бог, чего не случилось. Томас тронул вожжи, ласково окликнул лошадей, и они дружно взяли с места и вынесли коляску на верхнюю дорогу.

— Желаю вам счастья, доктор, — сказал трактирщик. — От всей души!

— Спасибо! — отозвался я. — Большое спасибо! Но, приятель, такую жену надо заслужить.

— Вы ее заслуживаете, доктор! То-то будет радость для всей округи!

— Благодарствую на добром слове, — сказал я. — Если меня сочтут достойным Маргариты, это будет для меня большая радость. Но распорядитесь, пожалуйста, насчет брички, иначе мне отсюда не уехать. Завтра мне опять выезжать чуть свет.

— Ее уже выкатили, осталось только заложить.

Кучер полковника заложил гнедых, и, когда я, захватив свое верхнее, сел в бричку, он вывез меня на дорогу, пролегавшую среди полей и выходившую на большак, ведущий к Айдуну и к моему родному полесью. Тех, что уехали раньше, было уже не видно и не слышно, так далеко умчал их движимый честолюбием и усердием Томас.

В небе надо мной сияли мириады пушистых ласковых звезд, и сердце мое было исполнено еще неведомого ликования. Мне было уже под тридцать, а между тем оно билось с таким сладостным волнением, какое в пору восемнадцатилетнему юнцу, готовому прижать к груди весь мир, чтобы излить переполняющие его чувства.