Когда после сражения караван снова пустился в путь и перед глазами опять поплыла унылая картина пустыни, одна и та же изо дня в день, Авдий думал: если бы он убил бея, сам бы стал беем, стал бы султаном, завоевал бы и подчинил себе всю землю — что бы из этого вышло? Все было неясно и невообразимо, и что-то грозное маячило впереди. Авдий не стал беем, мы даже позволим себе утверждать, что весь тот долгий путь по разным краям над ним уже витал темный ангел скорби. Караван достиг цветущих и обитаемых стран, Авдию предстояло еще побывать во многих местах; он приставал то к одному, то к другому каравану, и, отдаляясь все больше и больше, он, как бывает с людьми, вдруг начинал думать: не стряслась ли дома беда; но сам же возражал себе: «А что может стрястись? Дома неоткуда взяться несчастью». И он ехал дальше, из одного места пустыни в другое; у него были всякие дела, и он с успехом завершал их, он повидал немало стран и городов и лишь много месяцев спустя, после долгих странствий по кружным путям, перед ним наконец забрезжила голубизна Атласских гор, а позади он мысленно увидел свою родину и направился к ней. Достигнув селения, где в пещере помещалась синагога, он сбросил богатую одежду и прекрасной погожей звездной ночью, отстав от последнего попутного каравана, повернул на равнину, которую надо было пересечь, чтобы добраться до Атласа и до древнего римского города по ту сторону его. Тут отлетел ангел скорби, витавший над его головой, ибо свершилось чему было должно свершиться. Когда Авдий, переодетый в рубище, совсем один ехал на верблюде по песку равнины и уже приближался к цели своего странствия, он увидел, что над городом теней подымается синеватая дымная полоса, подобная гряде прозрачных, неподвижных облаков, часто как мираж встающих в пустыне, но он оставил это без внимания, потому что и над ним небо заволакивалось молочной пеленой, а жаркое солнце, как мутный багровый шар, стояло в зените, что в здешнем краю предвещает пору дождей.
Однако, добравшись наконец до знакомых развалин и проникнув в жилую их часть, он увидел, что разрушенный город разрушен заново: считанные утлые брусья, которые в свое время обитатели города приволокли издалека и установили здесь, были повалены наземь и дымились; грязно-серый пепел от пальмовых листьев, служивших кровлей хижинам, лежал между черными увлажненными огнем камнями. Авдий подогнал верблюда и, доехав до триумфальной арки и двух засохших пальм, увидел, что незнакомые мужчины вытаскивают вещи из его дома — их мулы были уже порядком нагружены, и по той рухляди, которая была у них в руках, он понял, что они добирают последнее. А возле пальмовых стволов восседал на коне Мелек-бен-Амар, окруженный другими молодцами. Авдий поспешно принудил своего верблюда опуститься на колени, спрыгнул и бросился спасать что можно и при этом узнал своего обидчика — тот, издевательски ухмыляясь, смотрел на него сверху вниз. Авдий с неописуемой, исступленной, убийственной ненавистью оскалился ему в ответ, но не стал терять время и мимо него устремился в переднюю комнату, где был склад старого тряпья: ему надо было увидеть все своими глазами. Сюда уже сбежались соседи потешить свое злорадство: едва они заприметили неожиданно явившегося Авдия, как с торжествующим ревом схватили его, стали избивать, плевать ему в лицо, приговаривая: «Вот тебе. Вот, вот тебе! Это ты, ты опоганил свое гнездо, ты навел на след стервятников. Они увидели, как ты рядишься в их мишурные одежды, и почуяли правду. Гнев господень настиг тебя и нас вместе с тобой. Теперь ты обязан возместить все, что у нас взято, десятикратно возместить все…»
Авдий молчал и терпел, чувствуя свое бессилие против стольких рук. Его притиснули к двери, продолжая избивать и поносить. Но тут вошел посланец Мелека в сопровождении солдат и крикнул в толпу евреев:
— Оставьте купца, а не то каждый из вас живьем будет насажен на пику. Вам ли говорить, что он собака? Сами вы такие же собаки. Оставьте его, слышите!
Все отступили, тогда наемники Мелека обыскали одежду Авдия и забрали у него все, что им приглянулось. Он безропотно снес это — после чего Мелек обратился к нему:
— Ты поступил очень дурно, Авдий-бен-Арон, припрятав здесь свое добро и не платя за него налоги. Мы могли бы тебя наказать, но мы тебя милуем. Прощай, благородный купец! Если по пути заглянешь как-нибудь в наш город, навести нас. Мы покажем тебе закладные по твоей ссуде и уплатим проценты. А теперь, отпустите его, пусть опять тучнеет и плодоносит.
Остальные отстали от него с хохотом и криками, — он все сносил терпеливо и не шевельнулся, только, выслушивая насмешки, угрюмо отводил глаза, как пленный тигр, когда его дразнят, но после того, как обидчики вышли вон из дома, сели на лошадей и собрались ускакать через песчаные гряды, он бросился следом, выхватил из седельной кобуры пистолеты, где их не заметили, срезая всю прочую кладь с тощего жалкого верблюда, и разрядил оба в Мелека. Однако промахнулся.
Тогда часть отряда повернула назад, солдаты избили его пиками по спине и бедрам и бросили замертво на земле.
После этого весь отряд снова пересек развалины и выехал на ту сторону равнины, которая поросла низкой сухой травой и откуда идет кратчайший путь к населенным местам. Авдий же, не шевелясь, лежал на песке.
Лишь после того, как стихли последние выкрики ускакавших всадников, он через силу поднялся с земли и расправил избитое тело. Снова подойдя к верблюду, который все еще лежал, подогнув колени, он вынул с самого дна заплатанной кобуры два пистолета, спрятанные там, и с ними направился в свое жилище. Возле пальм и даже в прихожей стояли еще многие из его соплеменников, сбежавшихся сюда, и выжидали, не зная, как быть дальше. Авдий бесшумно вошел в дверь, встал у стены и хриплым голосом крикнул:
— Кто хоть на миг замешкается здесь, кто сделает хоть одно движение, чтобы остаться последним, того я пристрелю из этого вот пистолета, а соседа его — из второго, и потом — будь что будет, хвала создателю!
Говоря так, он отступал в дальний конец комнаты и не отводил сверкающих, как звезды, глаз от незваных гостей. Его уродливое лицо излучало беспредельную решимость, взор горел — многие потом утверждали, будто явственно видели вокруг его головы непостижимое сияние, от которого каждый волосок вставал наподобие тоненького острия.
Помедлив немного, пришедшие один за другим покинули прихожую. Он глядел им вслед, скрежеща зубами, как гиена с гор. Когда последний перешагнул порог и скрылся, Авдий прошипел:
— Уходят, пусть уходят, погоди, Мелек, наступит время, когда я с тобой сведу счеты.
А те за дверью толковали между собой: раз он мог ввергнуть их в беду, значит, может и опять поставить на ноги; он должен возместить им все; лучше поберечь его сейчас, а потом прижать как следует.
Он слышал эти слова и прислушивался к ним. Но голосов становилось все меньше и, наконец, замолчали последние. Значит, все уже разошлись.
Авдий постоял с минуту, дыша тяжело и глубоко. Потом собрался пойти к Деборе, тревога за нее опять поднялась в нем. Заткнув пистолеты за пазуху, он перешагнул через ворох тряпья, которое обычно висело перед дверью в жилое помещение, а теперь валялось на земле; протиснулся через проход, в котором был сброшен светильник, и вошел во внутренние покои. Здесь свет падал на плиты пола через увитые миртами окна наверху; но ковры и циновки исчезли, все было засыпано землей, вскопанной в поисках сокровищ, и голые тысячелетние камни обступили его, как стены темницы. Дебору он нашел в ее излюбленной большой комнате, и как же неисповедимы пути провидения — именно в эту ночь она родила ему дочурку. Из-за испуга матери дитя раньше срока появилось на свет; и вот теперь мать протянула девочку отцу с груды земли, на которой лежала. Он же застыл на месте, словно его поразил жесточайший удар.
— Что ж мне осталось? Поскакать им вдогонку и швырнуть дитя на солдатские пики?! — только и вымолвил он.
Но после минутного колебания он подошел ближе, поднял дитя и посмотрел на него. Потом, держа его на руках, направился в смежный покой и долго, пристально разглядывал один угол и каменную кладку в этом углу, а немного погодя вышел оттуда со словами: