— А коли полюбил я тебя, Веся, как тогда мне быть?
Я улыбнулась.
Улыбка стала шире.
Улыбка перешла в смех.
Смех в истерический хохот.
Насилу успокоилась, слезы то ли от смеха, то ли от горечи выступившие рукавом утерла, на архимага потрясенного поглядела, да и ответила, как есть:
— А что толку с той любви?! Я уже любила, архимаг, я так любила, что весна в груди цвела. И он любил меня, больше жизни любил… Но не больше власти. И сгорела моя весна, в пожарище тщеславия сгорела, а перед тем — от осознания предательства замерзла как ранняя яблонька, что расцвела раньше времени, да мороз прибрал. Такие как вы не умеют любить, Агнехран. Такие как вы, умеют только приносить в жертву. Убивать. Растаптывать. Но любить — нет. Прощай, маг.
И я забрала наливное яблочко.
Убрала блюдце серебряное.
Слезы вытерла.
Раз, еще раз, в третий раз. А они все текли и текли, неуемные да неугомонные, а мне больно так.
Дверь отворилась без стука. Вошел аспид, да так, словно поспешал-торопился ко мне прийти, и от вида его страшного я вздрогнула — все никак не привыкну к чудищу легендарному. Но хоть и явился без спросу, все равно ему обрадовалась — лучше уж с ним о деле поговорить, чем рыдать понапрасну. Слезы быстро вытерла, на стул свободный указала, да и…
Вдруг подумала — А чего это я ему обрадовалась-то? Он же за списком пришел, а список не готов еще.
— Госпожа хозяйка лесная, — аспид сел на место предложенное, в глаза мои вглядывается напряженно, и словно бы виновато. — Случилось чего, али как?
— А, ничего не случилось, — я новый листок взяла, перо гусиное в чернила обмакнула, — так, о прошлом вспомнилось, да и взгрустнулось невзначай. А ты прости меня, аспидушка, за дверь погребную, сама не ведаю, что нашло на меня.
Ну вот, извинилась, а то чувствовала себя поганкой вреднючею, да и неудобно было, совестно.
— Ничего, то тренировка была, а тренировка завсегда вещь полезная, — мирно отозвался аспид.
— И за Гыркулу благодарствую, — не поднимая взгляда от листка, добавила я.
— Дело прошлое, — уклончиво ответил аспид, словно и принял благодарность, и… не совсем.
А я слезы вытерла. Откель взялись не ведаю, но с чего-то прекращаться отказывались.
— А сдается мне, что-то да случилось, — медленно проговорил аспид.
— Аспидушка, — я голову подняла от стола, на аспида поглядела, — я в твои дела не лезу, откуда ты пришел не спрашиваю, вот и ты, будь добр, в душу мою не лезь.
Ответом мне был спокойный взгляд холодных глаз на черном матовом лице, и еще более холодное:
— Аедан.
Ну так, значит так.
— Будь, по-твоему, господин Аеданушка, да только от обращения, суть сказанного не меняется.
И я начала писать.
Первым пунктом шло — «Ловушки наземные».
Аспид слегка подался ко мне, поглядел на написанное и спросил:
— Это как?
Ох ты ж… да, как-то объяснить то надо.
Вздохнула, и попросила:
— Садись близехонько.
И указала на место, рядом с собой.
Да только аспид взял, и вместо того, чтобы со стулом передвинуться, сам поднялся, подошел, на колено опустился, и вдруг как-то неуютно мне стало, от близости такой. Моя б воля, я бы отодвинулась, да некуда — стул и так в стену упирается. А тут аспид еще и руку одну на спинке моего стула разместил — и вообще неуютно стало ведьме непутевой. Уж так неуютно, что хоть выводи его на двор, да и показывай все на натуре, так сказать. Но тут проблема одна имелась — в смысле проблема имелась, а силенки кончились. Прав был аспид — поспать бы мне. Ну да ладно, стенать поздно уже, будем работать с чем есть.
Осторожно я руку протянула, осторожно щеки аспида коснулась… страшно было мне, боязно, неуютно, а еще этот-то, совсем близко.
Да делать нечего — ладонью я к щеке аспида прикоснулась, да и в глаза ему глядя, передала образ: Лес — ночной, дневной, полуденный, полуночный, да тропинка, что цельной казалась, а вдруг возьми да и разверзнись под ногами.
— Это ловушка стандартная, — отнимая ладонь и берясь за перо, сообщила я. — От того умные люди по краю леса Заповедного ступают лишь одной ногой, покуда разрешение не получат.
— А смысл в чем? — вопросил вдруг Аедан-чудище.
— Ну как, в чем? — замялась я. — Любой организм, это ж пища лесу. И коли не зверям, так червям пиршество, древам — угощение.
Хмыкнул аспидушка, да произнес задумчиво:
— Ох, и страшна ты, хозяйка лесная.
— Да я то что, — отмахнулась с улыбкою, — на себя в зеркало погляди.
Аспид глядеть не стал, аспид улыбнулся. Да так, что вроде и страшным до крику быть перестал. Грустной улыбкой ему ответила, да и дальше двинулись.