Витька слушал затаив дыхание. Песня приближалась, разделяла голоса, будто расплетала красивую косу. А когда удалилась, вновь заплелась в один ручьистый протяжный напев. Захотелось пойти за ней следом: она в клуб — и Витька бы тоже… Он уныло посмотрел на валенки: для клуба они явно не годились. Для клуба лучше остроносые ботинки, но он их оставил в Заволжске, в общежитии.
А песня уходила, уходила… Якушев не выдержал, загнул голенища — вроде показалось красивей.
Изба почему-то не запиралась. Не было даже петель для замка. Витька отыскал впотьмах дрючок, подпер им на всякий случай дверь и направился за песней… А она становилась все тише, пугливей. И вот она замолчала совсем, должно быть, вошла в клуб.
Витька сам оробел, когда приблизился к белеющему в темноте второму в колхозе кирпичному зданию. У входа было тихо и пустынно, а немного в стороне, вокруг непонятного предмета, толпились юркие горластые мальчишки.
— Дай-ка я, — нетерпеливо пробасил самый старший из них, прочеркивая темноту угольком папиросы.
Говор сразу прекратился, все напряглись в ожидании, — словно через минуту должен произойти взрыв.
«Чих, чих, чих!..». — ворвалось в тишину громкое чиханье движка. И снова тишина, но на мгновение.
— Подогреть надо! — знающе крикнул один из пацанят.
— Чего-о? — зловеще протянул тот, кто заводил. — Подогрей сопли.
Дружный смех и снова предложения:
— Дай-ка я! Я, я!..
Каждому хотелось завести движок, а он только чихал и отплевывался.
«Я бы завел», — подумал Витька, останавливаясь. Но пересилил себя и вошел в клуб.
В сизом полумраке, точно волны, качались ряды шапок, платков и таких же, как у Якушева, шляп. Несмотря на оттепель, в клубе было довольно холодно.
— Садись сюда! — позвал кто-то из первого ряда голосом Ситникова. И тотчас ряд раскололся, и Витька втиснулся в узкое ущелье.
Председателя было не узнать. Только вздернутый нос да маленькие тесные глаза выдавали обладателя ворсистого пальто и строгой шляпы.
Сцена была задернута легкой занавеской. Внизу, в просвете, виднелись мелькающие ноги, словно на помостях была маленькая паника. Позади нетерпеливо хлопали, вызывали артистов.
Занавес сильно колыхнулся, приоткрылся и тотчас стыдливо задернулся, выпустив шального паренька в черном отутюженном костюме. Паренек откинул взлохмаченную голову и испуганно крикнул в зал:
— «Утушка луговая»! Музыка народная! Исполнители — люди все известные!
Над широко открывшейся сценой светили три керосиновые лампы. Они висели под потолком рядом с электрическими, и электрические отбрасывали тени. Витька перевел взгляд на исполнителей и замер. Три молоденькие девушки сидели с мандолинами в руках и тихо на-пинали знакомую мелодию. Но дело не в мелодии, а в — том, что две девчонки были обыкновенные, простые, а третья поражала красотой и чем-то таким, отчего захолонуло сердце. Она была не русская — казашка, и ее волосы, гладкие, перехваченные на затылке белой лентой, будто оттягивали брови и глаза, делая их еще длиннее и разлетней. Чистое в смуглости лицо подсвечивалось каким-то внутренним теплом.
Время от времени ее глаза распахивались до бровей, юна быстро взглядывала в зал, и Витька вздрагивал при каждом ее взгляде. Как будто она смотрела только на него, улыбаясь тихой, чуть смущенной улыбкой. Губы были сочные, как вишни, и с такой же тонкой гладкой кожицей. Казалось: подойди вот, поцелуй — и раздавишь их до крови…
— Это наша лучшая доярка, — потянулся к уху председатель.
— Сопия, — шепнул в другое ухо сидевший слева молодой казах, словно отвечая на вопрос.
Витька посмотрел на ее руки. Они были по-мальчишески грубыми, темными. Пригляделся внимательней: в трещинках. И все же она ловко играла на мандолине: пальцы так и ходили ходуном, словно отдыхали от тугих коровьих сосков. «У-туш-каа луу-гоо-вая, айя-айя-айяя-яя…» — запелось в душе Якушева.
Музыка набрала силу, и тут с двух сторон на сцену выплыли в русских расписных сарафанах двенадцать улыбчивых девчонок, и среди них, отличаясь от них совсем немногим, — бабка Пионерка. Вот так да-а! Якушев смотрел огромными глазами, даже приоткрыл рот и закрыл его лишь тогда, когда в зал снова взглянула Сопия…
Потом были следующие номера. Одних исполнителей сменяли другие, и каждый раз это были девушки. И ни одного парня, если не считать ведущего.
Витька еще находился под впечатлением первого номера, когда закончился последний и ведущий с облегчением сказал: