Все сбились в санях, обложились соломой и поехали домой молча, убродившись за день по мокрому снегу. Женя Васькин дремал, привалившись к Витькиной спине. Доверчивое детское дыхание теплило кожу, легким током подбиралось к сердцу. Якушев сидел не шевелясь, впервые отчетливо почувствовав себя ответственным и за Женю, и за его чуть грубоватого братишку, и за видавшего виды Подгороднева. Почувствовал и даже растерялся: раньше все казалось проще, как в игре…
Подъехали к Алексеевке. Еще издали со стороны лесосклада доносился запах соснового луба. Широким мостом светились в темноте ошкуренные за день бревна. Витька соскочил с саней и, ломая новорожденный ледок, побежал в правление договариваться насчет дубовых пасынков. Но, кроме измученного бухгалтера, потеющего над каким-то там балансом, никого не застал. Тем более Ситникова: тот, оказывается, еще не возвращался.
«Казахстанские колхозы и совхозы далекие. Может, он и завтра не вернется…» — вспомнил Витька бабкины слова. И загорюнился.
Домой шел задумчиво, сутуло. Провалился в лужу, чертыхнулся и прямым ходом двинул в магазин, благо тот еще был открыт.
На полках по соседству с мылом, водкой и горой рыбных консервов лежали брюки, книги, резинка для трусов и обувь. Хотелось купить сапоги или ботинки, но ни тех, ни других не оказалось. Зато имелись огромные, пахнущие свежестью галоши. Якушев напялил их на валенки, притопнул так, что с полок посыпался иней, прошелся, — проскрипел по магазину и, неожиданно для себя, купил.
Покупка не радовала, а только стесняла размером и тяжестью, и он перешел на середину улицы под старую уродливую линию. Кто-то окликнул его. Витька пригляделся: Сопия! Шла наперерез, несла на плече лыжи и улыбалась.
— Здравствуй, Витя, — сказала она, протягивая руку. — А я видела, как вы мерили степь. Мы еще на ферме смеялись: разве можно ее измерить!
— Степь и на самом деле огромная, — согласился он, тоже улыбаясь. — Вот еле добираюсь до дому…
Было хорошо оттого, что она говорила на ты. Легко как-то, тепло.
Сопия стояла в лыжном костюме, но платок был вчерашний — белоснежный, пуховый. Витька помолчал, озабоченно глянул на небо — оно обволакивалось тучами, — потом опять на девушку и, пересиливая робость, спросил:
— Ты сегодня будешь в клубе?
Она чуть прихмурилась.
— По субботам я туда не хожу… — Протянула руку — До свидания, Витя, до понедельника… — Встала на лыжи, пристегнула их к ботинкам и заскользила через переулок куда-то в сторону Узенска.
Было непонятно: почему она не ходит в клуб по субботам? И куда побежала на ночь глядя? Но, значит, так нужно. Витька проводил ее взглядом, прислушался к замирающим шорохам и отправился дальше, к бабкиной избе, уже не чуя под собою ног. Сегодня, оказывается, суббота, завтра тоже пропащий день. И все же хорошо жить на свете. Хорошо!..
Уже ночью, в полудреме-полусне Витька расслышал легкое дребезжание. Оно приближалось, назойливо бередило слух. По стене избы поползло белое пятно и остановилось на печи, словно хотело отогреться. На мгновение отключились звуки и пронзительно громко вторгнулись опять, забибикав частыми гудками. «Серега!» — мелькнуло в голове. Витька вскочил, оделся кое-как и выбежал на улицу.
— Ну и здоров ты спать, — встретил его ворчанием Седов. — Почему не приезжал в лесхоз?
Видно, что с дальней дороги: лицо усталое, чуть похудевшее, глаза холодные и вроде бы голодноватые. Он стоял у машины, слушал Витькино объяснение, а сам разминался, рывком раскидывая руки. Сделал несколько глубоких приседаний, боксанул сильно и опять проворчал:
— Проспал, значит. Ну-ну…
— Да я вставал аж на самом рассвете! — обиделся Витька. — Прибежал в правление, а председатель еще раньше уехал куда-то! Насчет сена.
— Сачок ты, оказывается, — продолжал Серега. — А я еще ручался за тебя: не подведет, мол, выполнит задание. — Сделал шаг, глянул в Витькины глаза, прошептал со значением — Тут каждая минута на счету. Прозеваешь — пеняй на себя…
Добавил, вспомнив, с усмешкой:
— Вот в армии есть такая поговорка: солдат спит, а служба идет. Сачки безголовые придумали… Ты слушай, слушай, — он предупредительно поднял руку. — Не перебивай. Тебе это знать даже очень полезно. Так вот: пока сачки хитрили, хоронились в кусты, я — первый лез на самую тяжелую работу, хотя в стройбате, между прочим, не малина. Но ничего, не расклеился, даже лычку получил, потом другую. Стал командовать сам. А сачок — он как был ишаком, так и остался им до самого конца. Ему и наряды вне очереди, и гальюны чистить, а увольнительные — фиг. Дошло?