— Не надо…
— Скоко тебе лет? — интересуется он, потому что вчера она казалась старше.
— Двадцать один год… Маленько посидим, и ты уходи, — шепчет она, не отымая рта от его руки.
„Вона, двадцать один!“ — поразился Порфирий. И она ему сделалась еще дороже.
Плечи, и спина, и острые лопатки вздрагивали от каждого его прикосновения.
— Замерзла, Варя… — Он осторожно усадил ее на табуретку, заботливо укрыл платком.
Она раскинула концы платка и сидела не шевелясь, прямо, положив одна на другую, как первоклассница за партой, руки. Порфирий хозяйничал. Налил в миску — на двоих — похлебки, нарезал хлеба, нацедил вина — поровну, по полному стакану. Второй табуретки в избе не оказалось, и можно было шуткой попросить Варю потесниться.
Она подвинулась на самый-самый край. Петрунин тоже сел на угол табуретки так, что между ними еще оставалось место.
— Пьем до дна, — предупредил он, поднимая стакан. — За встречу нашу. И за победу.
Варя призналась, что никогда не пила.
— Но выпью, — сказала она тихо. — Раз за победу…
Чокнулись, стараясь не пролить ни капли. Петрунин залпом осушил стакан и уже со свистом, аппетитно обнюхивал корочку, а Варя все пила, морщась, обливаясь и останавливаясь на полпути.
— Пей до дна! — воскликнул он встревоженно. — За победу головы клали… Пей!
Она закрыла глаза, стиснулась так, что захрустели плечи, и, стуча стеклом о зубы, допила. С тихим стоном замотала головой. Петрунин спешно пододвинул к ней консервы, шоколадку, но Варя продолжала мотать головой, не отрывая глаз от миски с супом.
— Самое что ни на есть, — одобрил Порфирий, черпая ложкой жирного навару.
Черпали по очереди, не торопясь, Порфирий — левой рукой. Правой он придерживал Варю. Чувствовал, как оседает под его ладонью Варин бок, как нагревается тонкая материя. И сам он, Порфирий, тяжелел, и ноги его будто прирастали к полу.
Сделалось жарко, Петрунин вспотел. И у Вари на висках проступила испарина. Они сидели близко и о чем-то говорили, перебивая друг друга. Наверное, о том, как встретились чудно. Да, Порфирий помнит, говорили об этом. Он еще смеялся над собой, как летел от ее удара.
— Так и надо, Варя! Стоять за себя! — шумел ей в горячее ухо Порфирий. Они сидели тесно, и она тоже держала его или держалась — все перепуталось: красиво, сладко. — Так и надо настоящей девушке! Потому, может, с того моменту и повредилось у меня в голове. Вот ты будешь гнать — не уйду! Потому как чувствую — навеки…
— Не надо, — слабо попросила она.
Порфирий взял себя в руки, помолчал. Пожевал что-то, заботливо осведомился:
— Вот ты, Варя, помахивала тяпкой. А у тебя обход такой громадный. Или заставляют?
— Рабочих мало, — ответила она. — Поэтому… А вообще-то я давно сама, по доброй воле. Не могу смотреть на голые заплешины.
— Какая ты, Варя… — улыбался Петрунин.
— Тут было бомбами сильно изуродовано, — словно оправдывалась она. — Партизанов всё немцы выбивали. Изворонили… Помаленьку засыпала, подсаживала семечками.
— Те, что окапывала, сеянцы?
— Ага, из желудков… Питомник-то в войну совсем заглох.
— И при немцах сажала? — Он насторожился.
— Эти — нет, эти уж при наших. А есть, что и при фрицах сеяла… А что? — Она посмотрела на него, слегка нахмурилась.
— Чудная ты… — засуетился Порфирий, отыскивая на» столе плитку шоколада. Нашел — тут же, под рукой, — протянул Варе, коснувшись, как помадой, ее влажных губ.
Она лизнула языком коричневое пятнышко и отстранила голову:
— Это на потом. Не надо сразу всё-то…
Долго сидели полуобнявшись, слегка покачиваясь. Варя совсем захмелела. Она с напряжением смотрела на его лицо, на светлый ежик волос, шептала: — Двадцать три тебе года… — Ему было больше тридцати, но он молчал. — И все я о тебе знаю. — Смотрела в глаза. — Все-все! Чистые твои глаза, хорошие, как речка. Так все и видать до самого-самого донышка…
— Варюша!
— А я темная. — Она продолжала шептать. — Извороненная вся… Уходи, Порфирий. Хватит…
Петрунин чувствовал, что, встань он сейчас, она умрет, — Точно угадав его движение, она еще крепче притиснулась к нему, жалобно, тоскливыми глазами впилась в его острые зрачки.
— Нельзя нам вместе…
— Это почему же? — удивился он.
Варя потерла виски, прикрыла глаза ладонью.
— Сама не знаю, как все получилось. Что мы сидим вот так… близко. Незнакомые были — и вдруг… пожалуйста.