— Мне ваши — тоже…
— Вот и обсудим вдвоем, как друзья. Садись!
Витька сел в санки с одной стороны, Ситников ухнул с другой, и Любимчик за минуту доставил их к председателевой избе. Иван Семеныч обмотал вокруг лучка вожжи, разгреб солому, вынул ружье и, строго приказав-Любимчику: „Домой!“, спокойно направился к воротам. Мерин радостно фыркнул и, громыхая порожним» санками, затрусил по направлению к конюшне.
У ворот председатель задержался, оглядел улицу, приглушенно крикнул:
— Бобик! Бобик!.. — Подождал немного, послушал, засмеялся: — Вот штиляга! Опять застрял у какой-нибудь сучки.
Вошли в избу — серую снаружи, приземистую, старую. Внутри она оказалась высокой, чистой и уютной. Из прикрытой горницы слышалось детское повизгивание, смешки. Кто-то ныл протяжно:
— Ма-амка, да чего они меня за пя-атку…
— Спите, ироды! — Отворилась дверь, и на кухню вышла председательша — вялая, распаренная, с мокрыми длинными волосами.
— Как она, банька, Мотя? — весело спросил Иван Семеныч.
— Остыла, пока тебя черти носят…
Ситников довольно улыбался, кивая в сторону Матрены: мол, это она так, любя… Председательша вынесла ему свежие подштанники, рубаху, достала из печурки мыло и мочалку, из запечья — исхлестанный веник и снова ушла в горницу.
— И мне надо сменку, — вспомнил Витька. — Я сейчас, Иван Семеныч, мигом!
Председатель объяснил, что баня на задах, взял под мышку банное хозяйство и ушел, а Витька побежал к себе за сменкой и вернулся скоро, торопясь. Отыскал землянку с тонкой, похожей на кол, трубой и, согнувшись в три погибели, влез в холодный, сырой предбанник.
Темнота была полная, хоть выколи глаз. Люди будто смеялись над собой: ни удобств никаких, ни свету, будто это мелочь, ерунда, о которой не стоит беспокоиться. Якушев содрал с себя одежду, сложил ее в кучу и, радуясь предстоящему теплу, дернул разбухшую дверь.
Густой, настоянный веником жар сбил с ног, пригнул к прохладе пола, и Витька вполз в черную от копоти каменку. В седом тумане маячила белая глыба.
— Ктой-то? Ай!.. — завизжала она женским голосом, словно села на живую мышь. И ринулась в угол, к полку, закрываясь широким тазом. Из тумана таращились круглые бабьи глаза. — Ай! Карау-ул!..
Витька бросился к выходу, царапнул руками одежду и валенки и, в чем мать родила, помчался по снегу в пространство. Сердце колотилось где-то возле горла. Впереди была еще одна землянка, как две капли похожая на первую. Ориентируясь на ходу, он влетел в эту новую баню, предварительно постучав в дверь, как в кабинет к высокому начальству. «Заходи!» — привычно гаркнул председатель.
— Ты чего такой? — разглядел он Витьку сквозь густые сизые облака.
Иван Семеныч лежал на полке, в самом пекле, между каменной горой и потолком, и блаженно обхлестывался веником.
— Да так, ничего, — буркнул Витька, обливаясь горячей водой.
— Плесни-ка на камушки, — попросил Ситников.
Якушев плеснул. Камни будто взорвались острым пронзительным паром. Иван Семеныч сладко крякнул, хлестнул себя по багровым шрамам.
— Хорошо-о… Поддай-кось еще!
Якушев мылся на полу, плескался в камни…
Одевались молча, не спеша, насквозь пронизанные теплом и благодатью. Витька долго не мог разобраться в белье, ощупывал и не признавал. Трусы были огромной величины. Он подошел к тускло светящемуся выходу и, к ужасу своему, вдруг обнаружил, что это не трусы, а панталоны желтого, в полоску, цвета. Быстро ощупав остальное, учуял платье, толстые чулки… Валенки оказались своими. Он сунул ноги в знакомый уют и уныло согнулся на скамейке.
— Ты чего?
Витька рассказал о происшествии. Председатель опустился на карачки и зашелся частым кряхтением. Потом не выдержал, выбежал наружу и огласил зады здоровым мужицким хохотом.
— Что делать, Иван Семеныч? — простонал из предбанника Якушев.
Ситников немного отдышался, собрал под руку женскую одежду и пошел к соседней бане. Выручать. Витька, чтобы не простыть, сидел в каменке, с нетерпением дожидаясь исхода.
Минуты шли гнетуще медленно, и наконец Иван Семеныч прогудел:
— Вылазь…
По пути к избе он успокаивал:
— Все будет между нами троими, не бойся.
Тихонько, на цыпочках, вошли в избу. Ситников прихватил из сеней молочную флягу, которая тут же, на глазах стала покрываться испариной. Откинул защелку. Из горловины, вырывая крышку, выметнулась буйная хмельная пена. И потом она долго потрескивала лопающимися пузырьками. В тишине казалось, что где-то далеко идет мелкий ровный дождь.