— Витя!
Он оглянулся и замер: со стороны лесосклада бежала Сопия, укутанная в платок и телогрейку. Остановилась близко:
— Ты почему от всего отказываешься? Почему боишься?!
Она уже знала. Наверно, ей сказал Серега. А тому, наверно, позвонил начальник.
— Тут такое, понимаешь, положение… — начал Витька и запнулся. — Трудно это как-то объяснять…
Ее черные волосы выбивались ветром из-под платка и хлестали по глазам, но она смотрела не моргая:
— А мы еще радовались: сегодня будем столбы делать. Много-много столбов. Даже мой отец приехал на подмогу!
Витька вздрогнул, понимая, как ей важно про отца. Вгляделся туда, откуда она выбежала. У штабеля бревен стоял старик Кадыр, держал в руке маленький топорик.
— Эх, ты-ы… — протянула она отрешенно. Рванулась и побежала, пронизывая ветер, к «катафалке».
Витька постоял еще, посмотрел и побрел, сутулясь, в правление колхоза.
В коридоре, как и утром, толпились колхозники, слушали надсадный крик за председательской дверью. Надрывался завхоз. Стараясь быть спокойным, Якушев приблизился к монтерам. Они уступили ему краешек скамейки. Он аккуратно положил одежду и, резко повернувшись, взглянул на Седова.
— Мне все известно, — сказал Серега, делая нажим на слове «все». Его белесые брови были насуплены. — Я говорил, что так получится. Предупреждал. Теперь ты и себя уделал и других.
— Никого я не уделывал…
Конечно, — Седов усмехнулся, — работягой спокойней. Отработал свое — и посапывай. А про других ты подумал?
— А что я тебе сделал? — тихо спросил Витька, стискивая недоразвитые кулаки.
Седов метнул глазами в сторону колхозников и посмотрел на ребят:
— Он еще спрашивает! Напоганил тут, а мне все начинать сначала. И план мой теперь может погореть. Ну, и премия, конечно. Все мы люди.
Якушев молчал, стараясь не взорваться. Так и хотелось крикнуть: «Не ври! Чего притворяешься! Теперь ты без трех минут прораб! Вон глаза-то — выдают, играют!»
— Но ничего, — Серега вздохнул. — Теперь хоть ребята заработают. — Он пригнулся, заглянул им в глаза: — Ну как, постараемся к Новому году?
— Давай команду, а там видно будет, — пробурчал Подгороднев.
— Смотря какую команду, — поправил Витька.
Серега сделал шаг вперед, и его брови еще больше просветлели. Он с минуту испытывал Витьку, глядя на него пронзительно и злобно, сквозь прищур. Витька смотрел тоже с напряжением. В коридоре стояла тишина.
Седов не выдержал и рассмеялся:
— Ну и фру-укт… — И наставительно: — Команда будет такая. Завтра вывозим железобетон, а послезавтра вяжем опоры. Дошло? — Он с торжеством посмотрел на ребят, но они молчали, будто разговор их вовсе не касался. Подгороднев по привычке прятал папироску в рукаве. Из черного дрожащего отверстия, как из дымаря, вытряхивался дым. Васькины разглядывали половицу.
— Во-первых, — твердо сказал Витька, — эти пасынки будем брать после Нового года. Когда они окрепнут, понял? И никого ты не заставишь тронуть их раньше времени!
Седов подошел еще ближе — лицом к лицу — и громко выдохнул:
— Перестраховщик!.. Наболтал тут людям всякой глупости!
Быстро оглянулся на колхозников, вынул из кармана папироску — она оказалась сломанной. Вынул еще одну, стал прикуривать у Семы. Папироса дрожала, долго не попадала в уголек.
— Ты, Витя, теперь мой подчиненный, — напомнил он минуты через три, когда покурил и успокоился. — И если будешь вредовать, то, честно говорю, — выгоню.
— А я не уйду, понял?
— Это мы еще посмотрим, — сказал Седов, выплевывая окурок. — Ну ладно, хватит рассусоливать. Я иду выбивать железобетон. — И четким шагом двинулся в кабинет к Ситникову.
Из двери выбежал завхоз. Радостно потряс Сереге руку:
— Заждалися мы тебя, Сергей Трофимыч! Намучались… Теперь со светом будем. Обязательно.
Серега промолчал, холодно мотнул головой и вошел в кабинет.
Витька резко, будто кто его дернул, подскочил к ребятам:
— Пошли и мы!.. И вы пойдемте! — крикнул он колхозникам. — И вы, бабушка! Пойдемте и обсудим все вместе! Общее дело, серьезное!
Завхоз широко растянулся в улыбке и побежал на двор, на ходу расстегивая пуговицы.
К председателю для храбрости ввалились скопом, заняли все стулья и углы. Серегин голос раздавался в тесном кабинете веско, громко. Иван Семеныч сидел красный, хмурый, глядя исподлобья и слушая, как видно, через силу. Так и думалось: сейчас трахнет по столу кулаком и гаркнет на Витьку: «Убирайся! Надоел ты мне хуже горькой редьки!»